– Вчетвером? Дорогой господин Жан, как вы это себе мыслите?

– Моя сестра будет представлять силу, д’Эгийон – власть, вы будете подавать мудрые советы, а я за всем присматривать.

– Превосходно! Превосходно!

– Теперь пускай кто-нибудь попробует задеть мою сестру! Я не боюсь никого и ничего.

– Черт побери! – воскликнул Ришелье, у которого внутри все кипело.

– Пускай теперь поищут ей соперницу! – вскричал Жан, опьяненный своими победоносными планами и замыслами.

– О! – вырвалось у Ришелье, который хлопнул кулаком себя по лбу.

– Что такое? Что с вами, дорогой маршал?

– Ничего. Ваша идея лиги кажется мне превосходной.

– Не правда ли?

– Всей душой разделяю ваше мнение.

– Браво!

– А Таверне тоже живет в Трианоне вместе с дочерью?

– Нет, он живет в Париже.

– А дочка у него очень красива, дорогой виконт.

– Да будь она прекрасна, как Клеопатра… или как моя сестра, я больше ее не опасаюсь… с тех пор как мы заключили союз.

– Вы, кажется, сказали, что Таверне живет в Париже, на улице Сент-Оноре?

– Я не сказал, что на улице Сент-Оноре: он живет на улице Цапли. А вам, случайно, не пришло в голову, каким образом можно прогнать этого Таверне?

– Кажется, пришло, виконт, кажется, такая мысль у меня есть.

– Вы бесценный человек! А теперь я вас покидаю; помчусь, разведаю, что слышно в городе.

– Что ж, прощайте, виконт… Кстати, вы не назвали мне новых министров.

– О, это все люди временные: Терре, Бертен, уж не помню, кто там еще… Словом, мелочь по сравнению с д’Эгийоном, который вскорости будет первым министром.

«Быть может, не так уж и вскорости», – подумал маршал, на прощание одарив Жана самой благосклонной улыбкой.

Жан ушел. Тут же появился Рафте. Он все слышал и знал, как к этому относиться: все его опасения сбылись. Прекрасно зная своего хозяина, он не сказал ему ни слова.

Он даже не стал звать лакея, а сам раздел Ришелье и отвел его в постель; старый маршал принял пилюлю, которую дал ему секретарь, и тут же лег: его била лихорадка.

Рафте задернул шторы и вышел. Передняя была полна слуг, которые уже сбежались и навострили уши, готовые подслушивать. Рафте отвел в сторону старшего камердинера.

– Хорошенько ухаживай за господином маршалом, – сказал он, – он захворал. Сегодня утром у него было большое огорчение: ему пришлось ослушаться самого короля.

– Ослушаться короля! – вскричал потрясенный камердинер.

– Да, его величество предложил монсеньору портфель министра, но его светлость знал, что это произошло благодаря вмешательству Дюбарри, и отказался. Да, великолепный поступок; парижане должны бы построить триумфальную арку в честь его светлости, но потрясение далось ему нелегко, и наш хозяин заболел. Позаботься о нем как следует!

После этой короткой речи, которая, как он понимал, должна была мгновенно распространиться, Рафте вернулся к себе в кабинет.

Четверть часа спустя весь Версаль знал о доблестном поведении и великодушном патриотизме маршала, а тот почивал глубоким сном на лаврах, которые добыл ему его секретарь.

В три часа того же дня м-ль де Таверне вышла из своей спальни, направляясь к дофине, которая имела привычку перед обедом слушать чтение.

Аббат, первый чтец ее королевского высочества, более не исполнял своих обязанностей. С недавних пор он ринулся в высокую политику, принимая участие в дипломатических интригах, к которым у него обнаружился незаурядный дар.

Итак, м-ль де Таверне принарядилась должным образом и отправилась к дофине. Как все обитатели Трианона, она испытывала известные неудобства, которые были следствием несколько поспешного переезда. Она еще ничего не наладила: не нашла прислуги, не перевезла обстановки; временно она пользовалась услугами одной из горничных г-жи де Ноайль, неприступной статс-дамы, которую дофина прозвала г-жа Этикет.