– Ради всего святого, сударь, что вам угодно?

Бальзамо улыбнулся, зеркало повторило его улыбку, и Андреа жадно поймала ее.

Но он не отвечал.

Андреа снова попыталась встать, но не смогла: невидимая сила, какое-то оцепенение, не лишенное сладости, пригвоздило ее к креслу, а взгляд ее был прикован к магическому зеркалу.

Это новое ощущение ее ужаснуло: она чувствовала, что находится всецело во власти человека, о котором ничего не знала.

Она сделала нечеловеческое усилие, чтобы позвать на помощь; рот ее раскрылся; но Бальзамо простер обе руки над головой девушки, и с губ ее не слетел ни единый звук.

Андреа была безмолвна; грудь ее наполнилась каким-то удивительным жаром, он медленно поднимался, пока не достиг мозга, и неудержимо распространялся, клубясь подобно пару.

У девушки не осталось ни сил, ни воли; голова ее склонилась к плечу.

В этот миг барону послышался какой-то шум, шедший со стороны окна; Бальзамо поспешно обернулся, и ему показалось, что он заметил снаружи отпрянувшее от стекла мужское лицо.

Он нахмурился, и, странное дело, такое же выражение отразилось на лице девушки.

Тогда он снова обернулся к ней, опустил обе руки, которые держал все время над ее головой, вновь воздел их жреческим жестом, вновь опустил и, помедлив несколько мгновений, прежде чем обрушить на девушку мощные потоки электричества, произнес:

– Спите!

Потом, видя, что она еще сопротивляется его чарам, барон властно повторил:

– Спите! Спите! Я так хочу.

И тут Андреа уступила его могучей воле. Она облокотилась на клавесин, опустила голову на руку и уснула.

Затем Бальзамо вышел, пятясь, затворил за собою дверь, и слышно было, как он поднялся по лестнице и вернулся к себе в комнату.

Едва за ним затворилась дверь гостиной, как за окном снова появилось лицо, которое мельком видел Бальзамо.

Это был Жильбер.

Жильбер, не допускавшийся в гостиную по причине своего низкого положения в замке Таверне, весь вечер наблюдал за особами, которые благодаря своему рангу проводили там время.

За ужином он видел, как улыбался и жестикулировал Бальзамо. От него не укрылось ни внимание, которое уделила гостю Андреа, ни неслыханная приветливость, с какою обращался к нему барон, ни почтительность Ла Бри.

Позже, когда все встали из-за стола, он спрятался в зарослях сирени и калины из опасения, как бы Николь, запирая ставни и возвращаясь к себе в комнату, не заметила его и не помешала его расследованию, а вернее, слежке.

В самом деле, Николь обошла всю гостиную, заперла ставни, но одно из окон оставила открытым, потому что петли, на которых висели ставни, наполовину отошли и окно не затворялось.

Жильберу это было хорошо известно. Поэтому он, как мы видели, не покинул своего поста, уверенный, что продолжит наблюдение, как только Леге уйдет.

Наблюдения – сказали мы, но читателю это слово, быть может, покажется чересчур расплывчатым. В самом деле, какими наблюдениями был занят Жильбер? Ведь он и так знал замок Таверне как свои пять пальцев, поскольку там воспитывался, знал и всех его обитателей во всех их проявлениях, благо виделся с ними ежедневно в течение семнадцати или восемнадцати лет!

Но дело в том, что нынче вечером на уме у Жильбера были не наблюдения, а совсем другое: он не столько подглядывал, сколько ждал.

Николь ушла из гостиной, оставив там Андреа; затем она медленно и небрежно затворила двери и ставни и вышла прогуляться в цветник, словно поджидая кого-то; затем, украдкой оглядевшись, сделала то, что сделала и что предстояло сделать и Жильберу, и, наконец решившись удалиться, вернулась к себе в комнату.