– Что? – спросил Эндрю устало.

– Но я не знаю, как. То есть, меня обучали, как вести себя с больными, а со здоровыми… э-э… у меня нет доступа С. То есть… э-э… у меня нет доступа к архивам того, как строился наш мир, и… как вести себя с персоналом…

– И на С такого не найдешь, – согласился Эндрю. – Думаю, это не ниже В, первой трети, для особо психически и морально устойчивых с умением обобщать категории и навыками управления, а также возрастом не ниже сорока пяти лет… не тушуй, Ипполиша. Ну там просто поговори, как с братом, когда он переобщался с шизофреником, или придумай сам, ей-богу, парень ты с мозгами, со временем тебе и С, и В дадут.

– Ладно, – согласился Ипполит, – как с братом, понял. Точно. Я подумаю. Э-э… тебе помочь с бумагами?

Из-за стопки высунулись недовольные усы:

– Давай, давай… хоть сделаешь полезное дело! Почему они от бумаг не отказываются в век голографии, ироды? Почему в таком случае не пользоваться глиняными табличками, это же так удобно!

После двух часов совместного разгребания документации Ипполит таки убедил начальника откопать распоряжение от учёных – как особо важное, все годы оно хранилось в особой папке. Врачи перечитали текст обращения три раза, но ничего, что могло бы убедить Эндрю в том, это Моррисон и есть та самая материя, но почему-то перенесшаяся с задержкой, не нашли. В итоге Ипполит надавил, и они послали запрос учёным в Главный Университет: впрочем, судя по встречному сообщению от автоответчика, ожидать в ближайшее время вестей не стоило.

Назавтра разговора с Тиринари не состоялось. Как назло, Ипполита отправили в командировку на другой конец материка, на конференцию; когда он вернулся, ещё некоторое время возможности поговорить лично не было. Требовалось написать отчёт, сделать доклад, представить его на конференции, теперь уже в городе. Больные при встречах в коридоре шутили, что успели по нему соскучиться; Эндрю с гордостью говорил каждому, что скоро его друг станет равным ему по званию, а дай ему пару лет – станет директором всей лечебницы. Ипполита всё время окружали люди, либо же он работал почти без сна над проектом.

А может быть, он сам боялся признаться, что откладывает разговор, надеясь, что не придётся затрагивать неизвестную тему. Да и Эндрю прав: не зря парня в таком раннем возрасте сюда отправили, справится.

Должен.

Пришёл и ответ. Эндрю, торжествующе топорща усы, тыкал распечатанную бумагу под горбатый нос Ипполита и приговаривал: «Видишь, я был прав! Закон сохранения!». «Э-э… возможно, они отправляли ещё кого-то?» – спрашивал уставший врач, и Эндрю тыкал пальцем в другую строку, где чёрным по белому было сказано: «…новых переносов в последние годы не совершали по причине, что найденные миры не представляют ценности».

Потом возможность поговорить преставилась. Слегка клюя носом за мониторами, – научная работа последних недель отняла недюжинные силы – Ипполит вдруг заметил, что Тиринари встал со своего места.

– Куда? – сонно сощурив глаза, спросил он. Тиринари шутливо козырнул (где набрался?) и отрапортовал:

– Сопровождаю Мэриона Моррисона!

– А, иди, – кивнул Ипполит и отвернулся к мониторам. Там Агнесса, пожилая женщина, рассказывала соседке по палате, как изменился мир после операции на мозг.

Вот мода пошла у молодых – козырять… что-то в этом есть, а?

Вдруг врача точно обожгло.

– Тиринари, подожди! – окликнул он коллегу. Тот в недоумении остановился, опасливо глядя из-за плеча. Ипполит торопливо встал, едва не уронив стул, и врачи вместе вышли в коридор. – Я слышал, ты иногда общаешься с Моррисоном.