– Если румыны таковы, – растерянно обратился ко всем обнаруживший себя доктор, – то каковы же немцы?

Через пару часов в городе стала распространяться ошеломляющая новость. Всех пленных будто бы расстреляли на территории загородной базы местной команды мастеров футбола, переоборудованной в концлагерь. Старичок из толпы, выходит, был прав. Новая власть явно не склонна была считать, что международные конвенции о военнопленных относятся к захваченным красноармейцам.

И дело пошло само собой, поскольку известная часть населения решила, что наконец-то пришло и ее время поквитаться за все прошлые обиды, причиненные ей прежней безбожной властью. На единственный в городе проспект невесть откуда взявшиеся энтузиасты, своей властью стали сгонять выловленных евреев, не способных в одиночку сопротивляться превосходящим силам погромщиков. В основном это были старики, а уж еврейских стариков и старух в городе хватало. По тайным статистическим данным НКВД средний возраст уходящих в мир иной евреев более чем на десять лет превышал средний возраст уходящих туда же славян.

– Подумать только, – говорил сапожник Ленский шляпнику Кюхельбеккеру, сидя рядом с ним на мостовой со связанными за спиной руками в ожидании, когда их вместе с остальными повесят, – проспект этот спроектирован Францем де Воланом по образцу парижских Елисейских Полей. Но какой же это Париж, я вас прошу. Южная Пальмира – город средиземноморский, дух Марселя тут еще туда-сюда приживается и даже чувствует себя иногда, как дома. Нет, назвать Южную Пальмиру маленьким Парижем мог только тот, кто ничего не понимает ни в Южной Пальмире, ни в Париже. Евреи всегда не любили этот проспект. И вот он нам, кажется, отомстил. Но ты только вообрази, Изя, именно при румынах Южная Пальмира таки станет настоящей, а не метафорической столицей, о чем мы могли только мечтать.

Разглагольствовал он не слишком долго. Меньше чем через час его тело искало ногами землю среди четырехсот других еврейских тел, повешенных вдоль всего проспекта Сталина. Расторопности и умению палачей приходилось только удивляться, словно они долгие годы готовились к исполнению этой миссии.

18.

Впечатленный событиями Аркадий решился, была не была, еще раз в течение одних суток грубо нарушить правила конспирации.

«Вот еще один раз нарушу, – подумал он, – и больше уже никогда».

С этой обнадеживающей мыслью Аркадий отправился не куда-нибудь, а на Подолянку. Это было чистейшее безрассудство. По улицам Подолянки уже шныряли типы самого погромного вида. Аркаша понимал, что треть из них может быть агентами НКВД, но для евреев это ничего не меняло.

Аркадий не был похож ни на еврея, ни на погромщика. Но кто же он тогда и чем тут занимается? Неужели, будущий праведник мира, человек святой души, который явился сюда в целях совершить попытку спасать евреев? Такой просто не мог не вызывать к себе немедленной и самой лютой вражды. Аркадий некоторое время шел по Рыбоедовской улице, то и дело ловя на себе недобрые взгляды. Проходя мимо тяжелых деревянных открытых ворот очередного типичного Южно-Пальмирского двора, он внезапно получил ошеломивший его удар в челюсть и влетел в подворотню. Тут же мощными руками он был возвращен в вертикальное положение, после чего заработал не менее впечатляющий удар, но уже в глаз.

Очнувшись все в той же подворотне, Аркадий увидел перед собой совершенно бандитскую рожу. – К Шломо Евсеичу идешь? А тебе разве не говорили к нему не ходить? Смотри, расстреляем. Значит так, это было твое последнее нарушение инструкции. Усек? Зачем тебе Шломо Евсеич?