Но всё же я ждал, что всё это завершится когда-то. Это должно было закончиться. Дети взрослеют и скоро Юргенсу удерживать её будет нечем. Или ей нечем будет прикрывать своё нежелание оставить его и прекратить двойное существование. Ларисе уже исполнилось восемнадцать. Вскоре после дня её рождения, я заговорил с Маюшкой на эту тему.

– Дети заканчивают школу в этом году, – сказал я, вглядываясь в её лицо.

Мы были в Товарищеском в одну из тех прекрасных ночей, что случались раз в неделю, когда Маюшка, якобы дежурила. Мы сидели на кухне за кофе, но Маюшку клонило в сон и кофе не очень помогал. Она убрала волосы с лица, седина не появилась до сих пор даже у меня, у неё и подавно её не было. Удивительно, но с годами волосы у неё потемнели, она не остригала их, носила длинные, делала пучки, распущенными, а если завязывала в хвост на затылке, я начинал опасаться, что меня станут принимать за её отца. На это она всегда смеялась и целовала меня: «Нет, ты моложавый, только я знаю, что ты уже пень!», я шутливо сердился на это, и мы дурачились, щекочась и целуясь.

– Да, заканчивается школьный ад, чтобы начался институтский. Хотелось бы думать, что они выбрали профессию по сердцу, – ответила Маюшка, не придав моим словам правильного значения, которое вложил я.

– Да не сомневайся, и Саша и Ларочка с горящими глазами говорят о будущей профессии, – сказал я.

Я уверен в том, что сказал, не только говорили с горящими глазами, но и просились в клинику, я брал их, но в Опаринский центр, давал халаты и показывал УЗИ, разрешал аускультировать плод, прикладывая стетоскоп к животам беременных, давал хорошие старинные книги. Это Маюшка всё время старалась отговорить их, стращая теперешними временами, когда нашу профессию низвели с пьедестала высокого служения до прислуживания. И я понимал, что она делает это не для того, чтобы действительно отвратить их, но, чтобы заставить видеть все стороны будущего, не обольщаться, чтобы они не совершили ошибки, которая стоит и времени, потраченного напрасно, и сил.

– Ты знаешь, Ю-Ю, иногда я думаю, что мы приходим на землю, чтобы не так прожить эту жизнь, измучиться, что-то понять и в будущей жизни, которая, конечно, не на земле уже будет происходить, жить иначе. Делать правильный выбор, делать его вовремя, включать зрение не в глазах, но в сердце…

– Май, твои дети выросли. Уже никто не отнимет их у тебя. И меня уже никто не посадит, давно закрыто М-ское дело, больше ничто не мешает тебе уйти от Юргенса, – сказал я уже без обиняков.

Она взглянула на меня, подняв тяжёлые веки, отягощённые длинными ресницами, которые в этом отвесном свете совсем скрывали её глаза. И помолчав, сказала:

– Вина нет у тебя, небось?

– Есть, отчего же. На любой вкус. У меня бывают пьющие люди, Неро, например. И другие наши приятели, ты же знаешь, так что выпивки хоть залейся на такие случаи. Это от себя я запираю.

– Запираешь? – она удивлённо посмотрела на меня. – А что ты вообще пить-то бросил? Ты никогда особенно не увлекался.

Я вышел с кухни, в простенке к передней у нас был чулан, где и стояли у меня бутылки со спиртным, запертый на ключ.

– «Не увлекался», – усмехнулся я, вставая. – Много ты знаешь, кукла. Бросил, потому что появилось во мне желание упиться насмерть.

Я вышел с кухни, в простенке к передней у нас был чулан, запертый на ключ, где и стояли у меня бутылки со спиртным.

– Ты что? С чего это?

– С того самого, – мрачно пробормотал я. – Спрашивает ещё… Что выпить-то хочешь?

Маюшка подошла ближе, входя за мой в чулан.

– Вон ты как тут всё… я и не замечала, думала шкаф и шкаф, – сказала она, разглядывая чулан из-за моего плеча.