А с Петрушкой с утра пораньше государь имел серьезный разговор – едва ли не первый с момента появления на свет внука. Слава Богу, ликом цесаревич в свою матушку удался, покойную кронпринцессу Шарлотту, и ничем нелюбимого сына не напоминал. Разве что повадкой: глядеть исподлобья да ногти обкусывать.

– Что ж ты, сударь мой, вчера яко дурачок безъязыкий вести себя изволил? – довольно миролюбиво начал Пётр Алексеевич. – Нареченная твоя с тобой куртуазный разговор заводит, а ты молчишь. Что инфанта о тебе подумает?

– А мне все равно, – буркнул мальчишка, не поднимая глаз. – Буду я еще вникать, что эта пигалица лопочет.

– Может, ты по-французски не понимаешь? Али учат тебя худо?

– Мне и русского достаточно, государь.

Пётр Алексеевич потихонечку начал закипать. Сыночек-то, батюшка этого оболтуса, в свое время тоже личико кривил, да от наук бегал. Ничего, обломали: и языки выучил, и математику, и многие другие науки.

– Тебе-то, может, и достаточно. А вот императору русскому сего мало будет. Хватит нам уже перед Европой варварами представляться. Сестрица-то твоя, не в пример тебе, к наукам весьма прилежна, мне воспитательницы ее докладывали…

– Так Наташка скоро уедет, – подозрительно дрожащим голосом ответил цесаревич. – Ей во Франции без языков никак нельзя. А я тут один останусь… Вон, и Лизонька уезжает, с кем играть стану?

Кулак государя тяжело опустился на дубовый стол.

– Наигрался уже! Пора державными делами интересоваться, в них вникать. С сего дня накажу Остерману строже с тебя спрашивать и покуда урока заданного не сделаешь, не будет тебе ни охоты, ни прогулок. И вина не велю тебе совсем давать – мал еще. Ума наберешься, тогда поглядим.

Цесаревич внезапно брякнулся перед венценосным дедом на колени и, уже не скрывая слез, заголосил:

– Государь, да за что же мне наказание такое?! Не лежит у меня душа к наукам, мне бы верхом поездить, зайчика какого споймать. Или с сестрицами в жмурки поиграть… Маленький я еще, пожалей меня, сиротинку горькую!

– Это кто ж тебя таким жалостным словам научил? – изумился Пётр. – Сестрица твоя, Наталья, вон, тоже сирота, а в куклы, я чай, не играет.

– Наташка у нас книгочтейная, потому как хворая. Верхом ездить не может…

Пётр нахмурился. О слабом здоровье внучки он слышал впервые.

– Ну, с сестрицей твоей вопрос особый… хотя спасибо, что сказал. А тебе мой наказ наистрожайший: чтобы через полгода способно изъяснялся по-французски и по-немецки. И про латынь не забывай, на ней многие важные книги написаны. Станешь императором – будешь жить, как твоей душеньке угодно. Хотя я, к примеру, лошадей зря не гоняю и зайчиков не ловлю.

– Простите, государь, – пробормотал цесаревич. – Я буду стараться… Только жалко, что сестрицы уезжают…

– Принцесса Анна пока никуда не уезжает. И нареченная твоя, инфанта испанская, я чаю, сможет с тобой в жмурки поиграть… Ежели, конечно, язык ее постигнуть изволишь.

– Воля Ваша, государь…

Цесаревич давно ушел, а Пётр все сидел, грыз погасшую трубку и вспоминал, как радовался, когда сосватал сыну принцессу австрийскую Шарлотту, какие надежды возлагал на этот союз, как готовил сына единственного в наследники… Да все прахом пошло: невестка умерла вторыми родами, сынок Алёшка после смерти жены загулял, слюбился с крепостной девкой, стал против отца заговоры с боярами затевать…

Теперь вот с детками его возись. Наталья-то девка справная, похожа на свою тетку покойную, тоже Наталью Алексеевну: в науках прилежна, ко всему иноземному любопытна. Да вишь ты – хворая. Надобно сказать лекарям, чтобы занялись как следует принцессой: негоже французскому регенту в невестки больную подсовывать, от сего конфуз изрядный произойти может…