Порой позиции русских консерваторов принимают гротескный характер. И. Солоневич, например, писал: «И если Европа “была проклятием России”, точка зрения, на которой стою я, – то путь нашего спасения лежит прежде всего в нашем спасении и от того, что она нам с собой принесла».[50]

Н. Я. Данилевский о представителях западнического крыла русской интеллигенции писал, что все они одинаково черпают свои идеи не внутри русской жизни, а вне ее; не стараются отыскать сохранившееся еще зерно истинно русской жизни и развить его в самобытное самостоятельное целое. У всех этих направлений один идеал – Европа. Этот идеал одни видят, правда, в отживших уже или отживающих формах: в английской аристократии или даже в мекленбургском юнкерстве. Другие, так сказать, нормальные либералы и западники – в том, что составляет современную жизнь Европы, в ее конституционализме, промышленном движении, крайнем развитии личности и т. д. Третьи, наконец, видят этот идеал в явлениях, продуктах и деятелях начавшегося разложения европейской жизни: в разных социальных системах или в революционной организации и пропаганде. Как ни различны эти три категории предметов поклонения, они все-таки явления одной и той же цивилизации, одного и того же культурного типа, который всеми ими принимается за единственно возможный, общечеловеческий, и потому все эти несамостоятельные направления мысли и жизни в России одинаково подводятся под общее родовое определение западничества, или европейничанья.[51]

Консерваторы всегда выступали против унификации – государств, законодательств, культур, образов жизни и т. д. «Всеми своими побуждениями, – писал Н. Я. Данилевский, – я придерживаюсь этого последнего учения, потому что самобытность политическая, культурная, промышленная составляет тот идеал, к которому должен стремиться каждый исторический народ, а где недостижима самобытность, там, по крайней мере, должно охранять независимость».[52]

В подобном русле рассуждает и К. П. Победоносцев. Он полагает, что с водворением новых начал (либерализм. – А. К.) мир превратится в царство пустоты и скуки. На все и на порок наравне с добродетелью ляжет бледная, бесцветная краска, всякое глубокое чувство и радости и печали утратит живость и силу, и полноту звука в общей гармонии. Не будет контрастов, не будет разнообразия, не найдется возвышенной мысли для философа, сатирик лишится юмора и остроумия, у всех и у каждого утратится то, что давало силу всему, возбуждающее начало.[53]

Всякая история доказывает, – отмечает Данилевский, – что цивилизация не передается от одного культурно-исторического типа другому. Те, кто мечтает об одной общечеловеческой цивилизации, объективно должны прийти к мысли об уничтожении других народов, которые служат этому препятствием. Н. Я. Данилевский без всякой дипломатии заявляет, что потаенной мечтой романо-германской цивилизации является уничтожение России как оплота славянства на пути к военной, политической, культурной гегемонии Запада. Отечественные либералы только помогают этому делу, вольно или невольно прикрывая свои дела рассуждениями об общечеловеческих интересах, которые на самом деле являются всего лишь средством унификации, а следовательно, порабощения романо-германским миром других культурно-исторических типов.

Консерватор, в противовес либерализму с его правами и свободами, отдает приоритет обществу, государству, религии, семье, нравственности, обязанности. Недаром Н. А. Бердяев писал о консерватизме не как о политическом направлении и политической партии, а как об одном из вечных религиозных и онтологических начал человеческого общества. Консервативно мыслящие люди, как правило, религиозны, среди них практически нет атеистов. Более того, безбожие они считают опасным для общества и государства. Консервативно мыслящий писатель устами своего героя спрашивает: «Если Бога нет, значит, все дозволено». Князь Мещерский, видный российский консерватор, редактор «Гражданина», в своих дневниках писал: «Я не видел на своем веку более полного консерватора, не видел более убежденного и преданного своему знамени монархиста, не видел более фанатичного приверженца самодержавия, чем Достоевский».