Трактат Ж. Ж. Руссо «Об общественном договоре» начинается, как известно, со слов: «Человек рожден свободным, а везде он в цепях». Ж. де Местр без церемоний называет это безумством. С его точки зрения люди слишком порочны, и потому с них нельзя снять оковы сразу после их появления на свет, рожденные в грехе, они могут стать приемлемыми только при помощи общества и государства, которые подавляют искажения личных суждений, не знающих границ.

В животном мире, говорит он, царит взаимоистребление. Над всеми бесчисленными видами животных стоит сам человек, чья смертоносная рука не щадит ничего: он убивает, чтобы доставить себе пропитание, убивает, чтобы раздобыть себе одежду, убивает, чтобы облечь себя в украшения, убивает, когда нападает, убивает, когда защищается, убивает ради науки, убивает ради забавы, – он убивает, чтобы убивать! Гордый и грозный повелитель, он требует всего, и ничто не в силах ему противиться. Человек требует всего и сразу: у человека – внутренности, чтобы звонко играла арфа, у волка – смертоносные клыки, чтобы полировать легкие произведения искусства, у слона – бивни для игрушек ребенку, а обеденный стол весь покрыт трупами. Но какое же существо станет истреблять того, кто истребляет всех? Он сам: именно человеку предписано убивать человека. Так неуклонно исполняется великий закон насильственного истребления живых существ. И земля, непрерывно орошаемая кровью, есть лишь громадный алтарь, где все живущее должно приноситься в жертву, – без передышки, без отдыха, без меры, вплоть до скончания веков, вплоть до полного исчезновения зла, вплоть до смерти самой смерти.

По глубокому убеждению Ж. де Местра, человека можно спасти, лишь сковав его ужасом перед властью. В этой связи правительство для Ж. де Местра – настоящая религия. Оно имеет свои догматы, свои таинства, своих священнослужителей. Позволить каждому обсуждать правительство – значит разрушить его. Первейшая потребность человека состоит в том, чтобы его растущий рассудок оказался под двойным ярмом – государства и церкви. Рассудок, разум следует уничтожить, он должен затеряться в разуме нации таким образом, чтобы из личного существования он преобразился в иное, общественное создание, подобно тому, как река впадает в океан. И вообще, нет ничего более гибельного для истинной мудрости, чем научно обоснованные принципы.[47]

В самостоятельности человека сомневается и Константин Леонтьев. «Если бы идею личной свободы, – рассуждает он, – довести до всех крайних выводов, то она могла бы, через посредство крайней анархии, довести до крайне деспотического коммунизма, до юридического постоянного насилия всех над каждым или, с другой стороны, до личного рабства. Дайте право людям везде продавать себя в вечный пожизненный наем из-за спокойствия, пропитания, за долги и т. п., и вы увидите, сколько и в наше время нашлось бы крепостных рабов или полурабов, по воле».[48]

Не заигрывает с человеком и К. П. Победоносцев: «Всякий человек есть ложь, и всякое слово его, от себя сказанное, есть праздное слово самообольщения».[49]

Если либералы исходили из совершенной природы человека, то консерваторы, наоборот, с этим всячески не соглашались. Надо менять не общественные институты, тем более если они прошли проверку временем, а природу самого человека, прежде всего воспитывать в нем совестливость, нравственность, чувство долга.

В самом общем виде консерватизм характеризуется защитой устоявшихся ценностей. В силу своей психологии консерваторы категорически против любых заимствований, особенно из-за рубежа.