Не секрет, что в России ряд уголовно-процессуальных реформ был произведен не в силу каких-либо социальных, институциональных, правовых потребностей, а исключительно по воле ЕСПЧ. Характерным примером служит появление ст. 6.1 УПК РФ, включившей в число принципов российского уголовного процесса «разумный срок уголовного судопроизводства» (Федеральный закон от 30 апреля 2010 г. № 69-ФЗ). Данная, причем достаточно важная, законодательная реформа никоим образом не отражает традиционный механизм принятия законов, когда избранные народом и действующие от его имени парламентарии выявляют серьезную социально-правовую проблему, разрабатывают средства ее решения, предлагают и публично обсуждают законопроект, а затем принимают его или отклоняют и т. п. Она является не более чем исполнением государством некоей новой обязанности по принятию «общих мер», возникшей в связи с вынесением ЕСПЧ так называемого пилотного постановления по делу Бурдова от 15 января 2009 г. Пилотные постановления – феномен сам по себе интересный, не предусмотренный ни Европейской конвенцией 1950 г., ни какими-то иными международными договорами, а придуманный самим ЕСПЧ (самопроизвольное расширение своей компетенции) и позволяющий ему «ставить перед государством-ответчиком»127 определенные задачи, в том числе законодательного порядка. Иначе говоря, речь идет об усилении внешнего официального процессуального вмешательства в организацию государством своего уголовного судопроизводства. Пилотные постановления – это лишь дополнительный инструмент такого вмешательства.

Что получил российский уголовный процесс в результате беспрекословного исполнения на законодательном уровне постановления по делу Бурдова и принятия Федерального закона от 30 апреля 2010 г. № 68-ФЗ128? При всей положительной оценке российской дисциплинированности со стороны Комитета министров Совета Европы, а также части отечественной доктрины129, получил он процедуру по меньшей мере странную, когда председатель суда вправе по заявлению участников процесса обязать рассматривающий дело суд провести судебное разбирательство в конкретный установленный председателем суда срок или «принять иные процессуальные действия» (какие?) для ускорения рассмотрения дела (ч. 5 и 6 ст. 6.1 УПК РФ). Другими словами, лицо, вообще не являющееся участником соответствующего судебного разбирательства, пусть и обладающее, к счастью, статусом судьи (председатель суда), т. е. процессуально не причастное к оценке доказательств, не исследовавшее материалы дела, не несущее ответственность за приговор и т. п., может давать суду обязательные для последнего указания, по сути, вмешиваясь в отправление правосудия. Как все это соотносится с принципами осуществления правосудия только судом (ст. 8 УПК РФ), свободы оценки доказательств (ст. 17 УПК РФ) и прочими фундаментальными уголовно-процессуальными ценностями, которые законодательная деятельность по исполнению пилотного постановления ЕСПЧ, призванного, казалось бы, стоять на страже этих ценностей130, не только не укрепляет, но откровенно подрывает? Стоит ли удивляться, что реформа не встретила понимания некоторых российских судей, не говоря уже о крайней сдержанности российского судейского корпуса в целом при применении ст. 6.1 УПК РФ?131

Другим известным примером непосредственного влияния ЕСПЧ на российскую нормативную уголовно-процессуальную систему являются многолетние метания законодательства и судебной практики по имплементации многочисленных решений высокой европейской инстанции, вынесенных в отношении России и иных государств, о необходимости обеспечения права обвиняемого допрашивать показывающих против него свидетелей. Не будем эти решения приводить, они хорошо известны и давно обсуждены в литературе