государственного принуждения, т. е. реальный государственный суверенитет в его стабильном состоянии предполагает осуществление государственного принуждения в связи с необходимостью применения государством самых строгих наказаний за нарушение самых жестких правовых норм (уголовно-правовых) только в уголовно-процессуальной форме, содержание которой вырабатывается демократическим путем33 на основании действующего конституционного порядка.

Итак, причины неразрывной связи государственного суверенитета с уголовным процессом ясны. Что касается существа, то суверенитет государства, в целом связанный, как мы помним, с монополией государства на издание правовых норм и его же монополией на государственное принуждение, в уголовно-процессуальной сфере как высшей точке его внутренней реализации также, разумеется, проявляется в двух формах: 1) суверенной выработке своего уголовно-процессуального права (уголовно-процессуальное нормотворчество); 2) суверенном применении уголовно-процессуального права (уголовно-процессуальная деятельность, которую государство осуществляет посредством специально создаваемых органов – участников уголовного судопроизводства). Первую из этих форм мы уже рассмотрели в предыдущем параграфе. На второй нам еще предстоит остановиться в гл. II настоящей книги. Сосредоточимся на некоторых концептуальных моментах, непосредственно связанных с самой конструкцией государственного суверенитета и его уголовно-процессуальной реализацией.

Первое. Уголовно-процессуальное принуждение, монополией на которое обладает государство в силу принципа государственного суверенитета, по общему правилу распространяется только на участвующих в уголовном процессе частных лиц (физических и юридических)34. На должностных лиц оно может распространяться исключительно в ситуациях, когда либо участвующее в уголовном процессе должностное лицо не выполняет связанных с производством по конкретному делу властных полномочий (например, эксперт государственного экспертного учреждения), либо утратило такие полномочия (например, следователь, выступающий в судебном разбирательстве в качестве свидетеля), либо вовсе перестает быть в процессуальном смысле должностным лицом, превращаясь в лицо частное и уже в этом качестве приобретая официальный процессуальный статус (свидетеля, потерпевшего, обвиняемого и т. п.), причем чаще всего по другому, автономному делу. Но уголовно-процессуальное принуждение никогда не осуществляется в отношении тех должностных лиц и государственных органов, которые являются публично-правовыми участниками уголовного процесса, т. е. не просто участвуют в уголовном процессе, но реализуют в нем связанные с производством по делу властные полномочия. Именно по этой причине следователь вправе произвести обыск или выемку в частной квартире либо, допустим, офисе компании, следуя, разумеется, установленным уголовно-процессуальным законом гарантиям прав физических и юридических лиц, но не вправе его произвести в кабинете прокурора, судьи или другого следователя, если последние, конечно, не превратились в уголовном процессе в частных лиц (обвиняемых, потерпевших и т. п.).

Будучи официальными представителями государства, соответствующие государственные органы и должностные лица сами приобретают элементы государственного суверенитета и также становятся при производстве по уголовному делу в каком-то смысле «суверенны»: взаимодействие между ними может осуществляться лишь «горизонтально», т. е. через особые процессуальные механизмы (представления, запросы и т. п.), но никогда не «вертикально» (через физическое принуждение и подчинение). Следовательно, государственное принуждение между теми, кому принадлежит уголовно-процессуальная власть в конкретном уголовном деле, исключено