И Гриша-дурик, как настоящий зритель (из публики, которая дура), доверчиво проникся моим любительским куском, принял его органичность, так сказать, к сведению, то есть встал в то самое место, которое я ему как бы отвел: прямо у моих ног, болезненно все еще скрюченных, подтянутых к животу:

– Ну ты, мудак, еще живой? Сейчас будешь мертвый. Гнида интеллигентская!

И неэстетично скрипнув железными челюстями-капканами, молниеносным факирским жестом выхватил точно соткавшийся из воздуха тусклый удлиненный предмет, который тотчас же звонко, мелодично щелкнул, – из предмета легко и с удовольствием выскочило изрядной длины нарядное зеркальце-лезвие, игриво бросая во все стороны блики-улыбочки…

Ну, вот и приехали, Гриша-голубок, вот и славненько – с закипающей дерьмовой злостью откликнулось мое уязвленное сердце на неграмотные действия убийцы-сторожа. И выходило, что Григорий сам подписал себе приговор о высшей мере перевоспитания. Мелкий пакостник вы, Гриша, и сдам я вас на поруки самому Создателю, а уж Он решит, куда этапировать вашу мелкую злобную душу. Отныне, Гриша, Бог тебе судья и заступник…

Все эти справедливые нарекания я диктовал на всякий случай про себя, как бы себе под нос. Пускай, думаю, Гриша отойдет в мир иной с сознанием своего превосходства. Все-таки следует отдать должное Гришиной сторожевой хватке. Заиметь бы в личное пользование такого стойкого паренька, с натасканным волчьим рвением совершающего такие грациозные, гибельно разящие пируэты, так артистически захватывающе извлекающего из ночного, дурно освещенного пространства бандитскую, зеркально неотразимую пикуи с ужасающей ленцою (так что изморозь стягивает-дубит кожу) цедящего беспощадные предложения, несущие бездну мрачного фатального подтекста: а, подлец, мол, еще шевелишься!

Хотя нет же, лгу, клевещу! Не подлец – «мудак», «гнида в интеллигентских подштанниках»!

Вот где правду-матку можно услышать, вот оно слово истинное из уст народных, приправленное перцем незлобивой сатиры.

Какая же ты, Гриша, прелесть!

Вот за эту твою откровенность я и возьму на себя почетную роль посредника между этим увязшем в нечистотах миром и тем, единственно правильным, Божеским…

Предадут тело твое бренное гиене огненной (топка № 6 городского крематория № 66), а душа твоя в ту Божественную минуту будет держать ответ-отчет перед Отцом нашим небесным… А мне, Григорий, пропадать-суетиться в этом нечестивом мире еще годов… Чтоб устал уж окончательно от никчемности жития-бытия, а вернее, быта тщедушного своего.

Несмотря на свой нажитый буржуйский цинизм, даже приобретя легкий флер прагматизма, я, странным образом, человек увлекающийся, как бы не от мира сего. Прекрасно сознавая, что Гриша-сторож теперь полностью в моих руках, точнее сказать, в моих ногах, потому что мне предстояло сделать лишь одно элементарное движение сдвоенными подошвами, чтобы эффектно опрокинуть несколько зарвавшегося паренька наземь, а остальное уже дело голой техники – умертвить ошеломленного падением противника достаточно рядовое упражнение для главного телохранителя семейной фирмы «Утеха».

Разумеется, я не обольщаюсь насчет своих убойных данных, и из положения партнера мне не удастся вспорхнуть вверх, элегантно совершить простенькое сальто и уже в падении, паря над изумленной физиономией противника, пяткой правой ноги раздробить нижнюю отвисшую (от восхищенного недоумения) челюсть его, а затем со сдержанным достоинством приземлиться, как и полагается интеллигентному человеку, на обе ноги, а дыхание и пульс такие, точно я только что потревожил себя поднятием из кресла.