И тогда же я убедился, насколько это значительное Лицо не актер, потому что, не справившись с неудовольствием, которое вскипело у него внутри от моей нахальной речи, его значительное лицо тут же повело еще более вкривь, но, вовремя спохватившись, он голосом благожелательного убийцы выпроводил меня вон:

– И даже сюда проник формализм, бюрократизм, господи. Я не удерживаю вас. Вы свободны.

Я сам не большой любитель формалистики, однако у нас с женою с самого начала создания фирмы существовала устная декларация, в которой я торжественно обязывался не присутствовать в качестве наблюдателя или вольнослушателя в период производственного цикла.

– Если только я сама попрошу. Вдруг клиент покажется мне подозрительным или опасным для моего здоровья.

Пока такого случая мне не представилось. И слава богу! Откровенно говоря, я просто не могу и не хочу представить себя в пикантной ситуации, прислушивающимся из другой комнаты, как берут мою жену (какая разница, что эта роскошная женщина давно ненавидима всеми фибрами моей души), как она «страстно» заводится и сама заводит клиента, как представляет органистические стенания, как ревет-хрипит удовлетворенный опустошенный козырь-клиент…

Нет и еще раз – нет! Противоестественная, извращенческая картина. Хотя столько лет живя с этой красивой тварью, столько лет наслаждаясь ее телом, ее ненасытным телом, точно специально созданным для «службы» в подобных утешных фирмах, я, видимо, приобрел навыки мазохиста-дилетанта, но присутствовать почти рядом, слышать эти специфические развратительные звуки… Я и так-то стараюсь не давать полную волю своему воображению.

Хотя, черта с два, все равно все достаточно зримо и в цвете представляю. Особенно зримо, почти зрительно фантазировал, когда препровождал ее на свидание с первыми партиями клиентов.

И вот фирма работает, приносит вполне ощутимые доходы. Есть личные счета в двух порядочных частных банках. Сделались акционерами нескольких могущественных полугосударственных и частных объединений. Президент нашей фирмы собирается включиться еще в какие-то чрезвычайно выгодные трастовые операции.

Вообще в смысле делания денег моя стерва – неподдельный самородный талант. Я тут как-то заикнулся – а почему бы ей не заняться вполне легальным каким-нибудь производственным бизнесом? На что моя тигрица, не меняя выражения гладкого, всегда прибранного лица и не отводя тупого взгляда от телевизора, в котором шевелились, мило прелюбодейничали какие-то разложившиеся видеотрупы-персонажи, авторитетно, с терпеливой педагогической интонацией, заверила:

– Миленький мой, когда сочту нужным – наша фирма обанкротится. И я открою новое дело. А пока мне наше дело по душе. Я свободный художник. Хочу – работаю. Не хочу – мужа своего люблю…

И ее тигриные выразительные, плотские глаза безо всякого удовольствия (как мне помнилось) скользнули по моей фигуре, пренебрежительно застряв на доли секунд на моих родных глазах.

А ведь как играет, стервозная дама, ведь актриса же, а сама без меня ни шагу.

Любит потому что…

Потому что я свет в ее окошке.

Потому что, когда грязь и искренняя пошлость возле, подле, вблизи – кругом, – ей нужна отдушина, чистый незамутненный чистоганом взгляд, взгляд ее ленивого мужа, который по какой-то странной случайности вдобавок еще и детский писатель, сочинитель детских безобидных историй и приключений.

– Ты у нас, папулечка, талантище! А за это тебе многое прощается. Был бы ты обыкновенный – ты бы у меня бегал. Я бы тебя научила, как делаются деньги. Сиди уж, сиди. Думай свои детские сказки.