. Даже из числа явных недоброжелателей и его врагов никто не был лишён жизни. Импульсивность натуры Павла не означает помутнённый рассудок, несмотря на некоторые эмоциональные и, порой непродуманные поступки. Он был и оставался романтиком, благородным рыцарем, с чистыми и возвышенными помыслами, способным на великодушие и прощение, не стесняясь просить прощения у людей, когда был не прав. О Павле Петровиче высказалась в своих «Записках» княгиня Д. Х. Ливен^>18: ”в основе его характера лежало величие и благородство – великодушный враг, чудный друг, он умел прощать с величием, а свою вину или несправедливость исправлял с большою искренностью”. [5]

Мнения современников о политической и душевной деятельности императора Павла весьма противоположны, что объясняется, скорее всего, личными отношениями Павла к этим лицам и наоборот.

Психиатр Ковалевский^>19 “притягивает за уши” теорию вырождения французского психиатра Б. О. Мореля^>20 в конце 50-х – начале 60-х годов XIX века. Вырождение, по Б. О. Морелю – “ «болезненное уклонение от первоначального типа», которое передаётся по наследству и склонно прогрессировать. При этом дегенерат не способен выполнять свои социальные функции в связи со всё более глубоким нарушением интеллекта. Дегенераты имеют характерные физические признаки – «стигматы»: асимметрию лица и черепа, неправильную форму ушей, страбизм, расщепление нёба, деформации зубов, «готическое» или плоское нёбо и синдактилию”. [10]

Ковалевский ошибочно считал, что “если Павел I был сыном Петра III, то вырождение первого должно быть сильнее второго. Вырождение Павла сказалось во всем”. [10]

Отцовство Салтыкова^>21 сомнительно, поскольку Екатерине, самой узурпировавшей власть, при отказе права на престол её сына Павла было выгодно намекнуть на его не легитимность (законность) по рождению. Ковалевский, противореча закону Мореля, пытается объяснить, что врожденное вырождение Павла имело более смягченную форму, чем у Петра III.

В современных работах (А. Личко^>22, К. Леонгарда^>23) описывается акцентуация характера подростка Павла в полном соответствии с его психотипом, который они охарактеризовали, как шизоидный, однако не имеющий ничего общего с душевным расстройством, а только ориентирующий на понимание особенностей поведения. Вряд ли Ковалевский допустил бы такую ошибку, если бы дожил до публикации исследований К. Г. Юнга^>24.

Ошибся Ковалевский и в оценке умственных способностей Павла, который получил прекрасное воспитание и образование, во многом превосходящее его царственных сверстников из других стран. Павел хорошо знал историю и математику, четыре языка, владел латынью. Современники отмечали начитанность Павла, его бойкий, острый ум. Он не предавался алкоголизму, как отец и был высоконравственным человеком рыцарского толка.

В конечном итоге, даже ссылаясь на черты характера Павла, особенности воспитания и окружения, а также и на его поступки, Ковалевский, к чести учёного, не рискнул сделать вывод о душевной неустойчивости Павла.

Несколько странным выглядит вывод о причинах неизбежности гибели Павла I современного психиатра Мычко-Мегрина^>25: “Такое управление государством, на эмоциях и аффектах, прошло в борьбе между страной и властелином, и должно было привести или страну к катастрофе или властелина к трагической гибели; таковы законы этики и психологии”. [12]

Не “… крайняя слабость воли Павла I составляла главный его недостаток как государя” [12], а его плохое представление реальной картины в целом и межличностной динамики. Кроме того, обладая особой честностью, в том числе, в своих финансовых делах и некоторой рыцарственностью, ему было довольно трудно представить реальность государственного переворота, несмотря на свою недоверчивость, возможность предположения у оппонентов скрытых дурных намерений и наличие «взгляда изнутри», которым он мог прощупывать все возможные варианты защиты и нападения. Павел был тактиком, но не стратегом. Отражение статических явлений окружающего мира он воспринимал подсознательно и нуждался в подсказке со стороны, а такого верного человека на момент трагедии рядом с ним не было.