А вообще-то по моей классификации писатели, шире – деятели культуры, делятся на «заботников» и «алармистов». Оба слова из Даля. Ну, заботник – и так понятно. А алармист (от «аларм» – тревога) «все государственные и народные события шумно толкует в дурную сторону, пророча беду, тревожа этим общество…».

– Себя-то ты кем считаешь – заботником или алармистом?

– Знаешь, скорее всего я алармист по форме и заботник по содержанию. Мне кажется, это честнее, чем наоборот. Быть заботником по форме и алармистом по содержанию подловато, но как раз такие писатели нравятся критике…

– То, что ты критиков не любишь, общеизвестно…

– А за что любить литературную критику? За что любить человека, которого попросили видеокамерой запечатлеть свадебную церемонию, а он норовит усесться, а то и улечься на место жениха. А если серьезно, то настоящих критиков, чувствующих и понимающих текст, у нас единицы как справа, так и слева. Остальные же – сотрудники комбината литературно-критических услуг. Оттого, что «таланты» назначаются теперь не в отделе культуры ЦК КПСС, а на квартире какого-нибудь влиятельного литературного координатора, для отечественной словесности ничего не изменилось. Впрочем, в конечном счете решает читатель, и поэтому в далекой перспективе каждому воздастся по текстам его…

– Юра, больше года назад был объявлен выход твоего двухтомника. Когда он появится?

– Думаю, в начале осени. Есть трудности. Об их причинах мы уже поговорили.

– Повесть «Демгородок» вошла в двухтомник?

– Нет. Журнальный вариант выйдет в восьмом номере журнала «Смена», а отдельное издание – в издательстве «Инженер».

– Давай, пожалуй, поговорим немного о «Демгородке». Как у тебя появилась сама мысль отправить нынешних политиков в строго охраняемое садово-огородное товарищество? Причем я заметила: у тебя там все вместе – и демократы, и коммунисты, и люди президента, и нардепы…

– Это было два года назад. Я копался в своем огороде и размышлял о будущих видах России…

– Ни больше ни меньше?

– А почему бы и нет? И вот я подумал: судя по событиям августа 1991 года, классик прав: сначала трагедия, потом фарс. Именно так мне и увиделся грядущий военный переворот, который обязательно произойдет, если политики будут продолжать относиться к людям, как к дрозофилам. И я убежден, что в военном перевороте всегда прежде виноваты те, кто довел страну до военного переворота, а лишь потом – сами переворотчики. Причем я сознательно отказался от сценария «Альенде становится Пиночетом»: он наиболее вероятен и потому для литературы менее интересен. А вот второй сценарий – суровый офицер мозолистой рукой удушает демократию – мне показался более привлекательным. Во-первых, это маловероятно: армия у нас всегда считала пломбы во рту политики. Во-вторых, именно из этого варианта наши средства массовой информации заранее раскрутили впечатляющий миф ужасов. А разрушение мифов – важнейшая задача литературы. Вот почему в повести «Демгородок» в результате указа Избавителя Отечества адмирала Рыка все врагоугодники и отчизнопродавцы свезены в Демгородок и с запасом семян посажены каждый на свои шесть соток. Причем садовые домики вчерашних лютых врагов оказываются рядом, через заборчик. Кстати, так уже в русской эмиграции бывало…

– И все-таки, несмотря ни на что, ты работаешь?

– Пишу повесть «Гипсовый трубач». Это о нашем растерянном поколении. Идет работа над инсценировкой «Парижской любви» в Театре имени Гоголя. Намечается кое-что с кино…

– Вот о кино – интересно! Ведь почти все твои прежние повести экранизированы. Что теперь?..