– Тоже верно… М-да.

Машинально вытянув из кармашка серебряный гребешок, сорокалетний властитель повертел его в унизанных перстнями пальцах, легко согнул-разогнул и положил перед собой, глядя отстраненным взором.

– Ты ступай себе, Домнушка, ступай милая. А мне надобно малость поразмыслить…

За стенами Теремного дворца кружилась-ярилась февральская метель, засыпая столицу колкой белой крупой из крупных снежинок – словно чувствуя скорое приближение марта-месяца. А с ним и наступление дня весеннего равноденствия, знаменующего наступление второй половины года семь тысяч семьдесят девятого года от Сотворения мира. Ну, или как считали католики – тысяча пятьсот семьдесятого от Рождества Христова.

– Так, а теперь медленно напряги ногу и расслабь. Ваня, медленно!

Хм, а еще старого Нового года, что по сию пору втихомолку отмечал по городам и селам добрый христианский люд. Несмотря на то, что Стоглавый церковный собор еще восемьдесят два года назад решил перенести празднование наступления нового года с марта на сентябрь, дабы вычеркнуть из памяти народной традицию древнего (много старше самой Церкви!) праздника весны и обновления жизни – народ русский его упорно отмечал. Хуже того, даже и не собирался забывать, пропуская мимо ушей все проповеди и призывы церковников. Что поделаешь, христианство на Руси было особенное – такое, что поскреби его чуть и запросто обнажишь стародревнее язычество…

– Теперь носок потяни от себя. Вот здесь ноет?

Сквозь изморозь, затянувшую теремные окна, смутно виднелись кремлевские башни, изредка сквозь густой снегопад прорывались звуки колоколов…

– Немного. Ух! Щиплет!..

– Все уже. Нет, пока держи как есть.

Но несмотря на стылый февральский холод, в жилых покоях Теремного дворца было тепло – а кое-где так даже откровенно жарко. Настолько, что в Опочивальне государя-наследника сам Димитрий Иоаннович и брат его Иоанн Иоаннович спокойно сидели в одних лишь домашних штанах и рубахах из мягкого беленого льна. Вернее сказать, один сидел на своем ложе, а второй, стянув портки и вовсю сверкая голым задом, терпеливо выполнял все, что просил старший брат.

– Теперь чуть согни в колене, и мысок тяни на себя.

Медленно ведя ладонью над некогда изуродованной медвежьими клыками плотью, восемнадцатилетний слепец время от времени легонько шевелил пальцами, словно бы прикасаясь к невидимым струнам. В ответ жилки на ноге то и дело подергивались-сокращались, или наоборот, полностью расслаблялись – а под новой и еще тоненькой розовой кожицей лениво шевелились жгуты слабых пока мышц…

– Восстанавливаешься хорошо, но чуть сбавь напор – тело само все закончит, не погоняй его больше необходимого.

– Ага.

Отряхнув руки, Дмитрий чуть отстранился и словно бы продолжая прерванный разговор, негромко обронил:

– Дурак!

Насупившись, средний царевич быстро натянул штаны, перестав сверкать голым задом, и буркнул:

– Может и дурак. Зато не калека колченогий!..

– А если бы я не успел? Дважды дурак!

Устраивая на ложе старшего брата побаливающую ногу, Иван отмахнулся:

– Я чувствовал, что ты уже близко.

Помолчав, Дмитрий неохотно признался:

– Плохо помню, как оказался в Москве. Последнее, что отложилось – как подо мной пал последний конь, и я удачно соскочил с седла на укатанный наст дороги. Отец сказал, что последние двадцать верст до города я пробежал сам…

Дверь в Опочивальню государя-наследника тихо приоткрылась, пропуская личную челядинку Хорошаву с подносом, на котором едва заметно парило два кубка с горячим ягодным взваром. Поставив их так, чтобы господин мог легко дотянуться, огненноволосая служанка так же неслышно исчезла – но дверь не закрыла. Тому помешал Федор, что зашел в горницу с рисовальным планшетом наперевес. К тому же, не один: двое теремных челядинов затащили вслед за ним пару громадных свитков с чертежами будущего Большого царского дворца, и эскизами внутренней отделки нового же Гостиного двора на Красной площади. Коротким жестом направив слуг к стоящему возле дальнего оконца столу, младший царевич молча плюхнулся на покрытое медвежьей шкурой низенькое креслице и затих, послав братьям слабую эмоцию радости, дополненую чем-то вроде досады с усталостью напополам. Видимо, сказывалось недавнее общение братца с парой итальянских инженеров и полудюжиной русских розмыслов по каменному устроению, кои вежливо, но очень упорно сомневались в замыслах юного зодчего царских кровей. Напрямую не спорили, боже упаси – но сомневались абсолютно во всем, что тот им предлагал. Не строят так нигде, видите ли!