). С другой стороны, начать можно с малого – антиутопия не требует создания нового ни на что не похожего мира с нуля, а позволяет, скажем так, поиграть с настройками повседневной реальности, выкручивая на максимум уровень политической несвободы или, например, снижая до нуля показатель культурного разнообразия в обществе. В процессе этой «игры» начнут возникать вопросы о том, как контролировать или как обеспечить это, и, отвечая на них, автор приблизится к воссозданию рабочего механизма подавления личности, который затем он безуспешно (практически без исключений) постарается уничтожить (с. 23, рецепт «Сам себе демиург: создаем фантастические миры»).

Страна страха

Нет, не все антиутопии пронизаны гнетущей атмосферой и не все жители антиутопических миров ощущают себя несчастными и несвободными. Вынося за рамки нашего рецепта спор о том, является ли «О дивный новый мир» Хаксли утопией или антиутопией, отметим, что его герои в основной массе веселы и беспечны, а по-настоящему страдают в итоге те, кто по той или иной причине не встроился в стройную и, давайте признаемся себе, довольно привлекательную систему. Но так или иначе, страх удается найти в фундаменте любой антиутопической истории, просто варьироваться он может от осязаемого страха казни или пыток до более сложного, глубинного страха не быть похожим на окружающих, а оттого стать менее современным, привлекательным и крутым. И да, конечно же, здесь никак не обойтись без рассказа о том, что происходит с неугодными, причем детальное описание физической или моральной расправы иногда работает хуже внезапного исчезновения, полной «отмены» персонажа, описанной с равнодушием, лишь подтверждающим, что каждый человек в антиутопическом обществе является всего лишь винтиком, быть может, численно ценным, но качественно вполне заменимым, если под угрозу ставится безопасность существования системы.

Герой не герой

В главном герое антиутопии довольно сложно отыскать героические черты. Как правило, на борьбу с системой он выходит не из искреннего желания спасти человечество, а решая собственные проблемы или удовлетворяя собственные потребности. Иногда вполне себе порочные. Впрочем, мы ему все равно симпатизируем, потому что, во-первых, сами не безгрешны, а во-вторых, готовы сопереживать любому, кто хотя бы пытается противостоять машине насилия и угнетения.

Что касается социального статуса героя, то он обычно средний или немного выше среднего, хотя бывают и исключения, как, например, в «Механическом пианино» Воннегута, где главный герой занимает довольно высокую должность в системообразующем предприятии.

Ну и, конечно же, герой наш должен быть в меру, а то и без меры рефлексирующим, чтобы в его обтесанной пропагандой голове могла зародиться мысль о мятеже. Довольно интересно наблюдать за тем, как она захватывает сознание, разрастаясь из небрежно посеянной крупицы сомнения в горькое неприятие этого мира и поиск путей противостояния. Здесь хорошо работают письма и дневники или диалоги со спутниками, которых герои часто приобретают по ходу повествования. А вот насколько эти спутники честны и порядочны, это уже совсем другой, очень интересный вопрос.

Тишина или пустословие

Деформированной вселенной полагается деформированный язык. Степень искажения автор определяет сам: так, Оруэлл и Бёрджесс создают своеобразные новояз и надсат соответственно, а многие другие авторы обходятся «косметическим ремонтом» чересчур свободного, излишне многозначного языка. Однако совсем без работы над языком антиутопической вселенной воссоздать ее атмосферу будет гораздо тяжелее. Среди основных способов выхолостить живую речь можно отметить как изъятие целых пластов языка (как пример, устранение синонимов или слов с яркой эмоциональной окраской), так и, напротив, наводнение ее канцеляризмами, штампами и всевозможными тяжеловесными конструкциями, за внешней содержательностью которых кроется неумение или боязнь персонажей говорить о самой сути. Если же герои начнут искать способы общаться иносказательно, можно вообще запретить им говорить. Правда, и с этим они, скорее всего, попытаются что-нибудь сделать.