жена старпома – судовая буфетчица. Обычно она жила на верхней палубе, в

каюте мужа. Когда вызывала гнев старшего помощника, низвергалась вниз, к

команде. Потом следовало перемирие, и «старпомша» торжественно водворялась

наверх. До следующей ссоры.

…В первые дни на реке я так уставал, что мог только спать после вахт. Потом

начал интересоваться окружающей жизнью. Познакомился с

барменшей – крашеной пожилой женщиной (сейчас я думаю, что ей не было и

тридцати). Она относилась ко мне с участием, продавала дефицитное тогда пиво.

После дневной вахты обычно гулял на верхней палубе. Однажды услышал

взволнованный шепот:

– Смотри, смотри, какой матросик хорошенький…

Компания молодых девчонок смотрела на меня, улыбаясь. Через пять минут

мы весело разговаривали. Оказалось, что это студентки, едут на практику и завтра

у одной из них день рождения. У самой красивой. Звали ее Леной. Она была

беременна, но чуть заметный животик ее не портил. Конечно, она меня пригласила.

На следующий день я взял у барменши дефицитное пиво и еще более

дефицитное шампанское. Девушки в своей каюте накрыли стол. Тонкий знаток

этикета, я сначала разлил «Советское…». Потом пили пиво и разговаривали.

Я заметил, что девочки, одна за другой, постепенно уходят из каюты. Наконец

мы остались одни. Лена молчала и как-то искоса на меня поглядывала. Я сидел

как болван. Потом вежливо попрощался и ушел.

Студенток высадили в Николаевске. Река закончилась, надо поворачивать

домой. Николаевск-на-Амуре – последний порт на нашем пути – показался

мне похожим на старого, сморщенного старичка.

Обратный путь оказался легче. С работой я освоился. Только Робсон доставал.

Вообще перестал работать. На стоянках в портпунктах высматривал

продавцов, везущих в город овощи на продажу. В приамурских селах

пароход – единственное средство сообщения с городом, а помидоры – товар

скоропортящийся. Мой напарник договаривался с хозяевами, потом звал меня и я

грузил ящики на корму. Получал за это свою десятку. Сколько получал Робсон,

не знаю, но каждый день он напивался в стельку. Ночную вахту я стоял один.

Мне это надоело. Но я был отмщен – губастый получил свое…

Во-первых, его в верхнюю губу укусила оса, и она, без того огромная,

превратилась в хобот. Без смеха на своего напарника я смотреть не мог.

Во-вторых, от тяжелых трудов у меня расстроился желудок. Добрая барменша

заварила для лечения какой-то особой травы и принесла ее утром в банке.

Предупредила, чтобы пил понемногу. Я заканчивал уборку палубы и поставил

лечебный настой рядом с планширем, чтобы остыл. В это время на галерею

выбрался похмельный Робсон. Мучимый жаждой, увидел банку, вцепился в

нее и с урчанием: «Чаек!» выпил всю. Некоторое время постоял неподвижно.

Потом началось: сначала он мужественно пытался блевать за борт, потом стал

на колени, потом на четвереньки. В это время появился старпом…

Робсона собрались списывать. Спас его я: река не море, и она мне надоела.

По приходу написал заявление на увольнение. Робсона понизили в клас-

сности и оставили.

***

Матрос Колодяжный стоял на мостике за штурвалом. В новогоднюю ночь.

Свободный от вахты экипаж в кают-компании скромно отмечал это событие.

Капитан, озабоченный сохранением трезвости команды, поднялся на мостик.

Походил, покрутил носом.

– Что-то спиртным пахнет, – пробурчал недовольно.

– От меня не может, я жвачку жую! – бодро откликнулся Колодяжный.

Сингапур, 1979 год

В детстве я прочел рассказ Виктора Драгунского «Расскажите мне про Сингапур».

Название далекого города звучало таинственно и влекуще.

Сильно волновался, когда катер пришвартовался к Клиффорд-пирсу.