– Я знала, что ты служишь здесь. Ведь прошло два месяца. Я думала…
– А ты думала, что я получаю семьдесят два золотника хлеба в сутки? Думала, что свалишься где-нибудь под забором? Наконец – может быть, я убит? То есть ты думала, что я мог быть убит? Ну, не убит, так мог сто раз умереть с голоду?
– Послушай…
– Ну куда ты сейчас пойдешь?
– К тебе.
Он остановился, взмахнул руками и хотел крикнуть, но Рита опередила его крик тихим, каким-то падающим стоном:
– Мне больше некуда, Андрей!..
Он выдохнул из себя набранный для крика воздух и посмотрел на нее. Глаза ее были влажны, и веки охватывали их омертвелыми синими кольцами. Обветренные губы подергивались, как будто силясь выговорить какое-то слово.
– Конечно, некуда больше, – пробормотал Андрей, отвертываясь от Риты и продолжая стоять.
– Я хотела тебе сказать… – услышал он тот же стонущий, куда-то падающий голос.
Он вздрогнул, тут же поежился, запрятал пальцы в рукава шинели и произнес слово, которое всегда приободряло:
– Ерунда!
– Я хотела сказать, почему я приехала.
Он не шелохнулся.
Тогда Рита прислонилась к его руке и шепотом, быстро проговорила:
– Я должна была приехать. Я беременна.
Андрей отскочил в сторону, прижался к мокрой стене. Ладонями он поглаживал скользкий камень, ноги его согнулись в коленях, и полы сырой, тяжелой шинели дрожали. Он долго молчал, уставившись ввалившимися глазами в какую-то точку над головой Риты. Потом чуть слышно прошептал:
– Как же ты…
– Я не виновата, Андрей…
– Нет, нет! – воскликнул он, отрываясь от стены. – Как глупо! И вообще…
– Андрей!
– Нет, нет! Я говорю, почему же ты ничего не сказала? То есть почему ты не сказала сразу, как только я спросил?
– Ведь ты не спрашивал, – проговорила она дрогнувшим голосом.
Он засмеялся обрывисто, необычно, подхватил ее за руку и повел быстро, почти бегом.
– Что же мы стоим? Что же мы стояли? Какая ты чудачка! Надо было…
– Ну, Андрей, откуда я могла знать, что ты…
– Что я – что? Что я?
Она заглянула ему в глаза снизу вверх, выгнув голову как-то по-птичьи, и молча улыбнулась.
Они шли безлюдными улицами, крепко прижавшись друг к другу, и он пристально рассматривал дорогу, обходя вывороченные камни и поблескивающие меркло лужи.
Потом он тихо спросил:
– Тебе не холодно, Рита?
Клубок
На лестнице ранним утром Андрей столкнулся с профессором. Он узнал его по росту и по движеньям головы – коротким, вздрагивающим и частым. И лицо его – это можно было разглядеть на площадке, где утренний свет успел уплотниться, – лицо его тоже подергивалось, изрезанное на кубики перекрестными глубокими чертами. Он потряс Андрею руку и изумился:
– Какие чудеса! Знаете, прямо не верится. Будто не живешь, а обретаешься в книге, в замечательной какой-то книге. День за днем, страница за страницей – от чуда к чуду.
Андрей слушал, глядя в окно. Обернуться и смотреть в моргающие, блесткие, как фольга, глаза этого маленького человека, который непрерывно сжимался и разжимался, точно пружинка, – не хватало силы.
– Исключительное время! – воскликнул профессор и пододвинулся к Андрею. – Скажите, – заговорил он вкрадчиво, – вы, вот вы, молодой человек, уверены? А, уверены? Так, про себя, когда разговариваете сами с собой, наедине, уверены?
Он не дождался ответа и опять горячо и торопливо воскликнул:
– Никакого сомненья, у меня – никакого сомненья! Я ничего подобного не переживал до сих пор. Что-то чудесное! И не знаю почему. Меня прямо что-то носит по земле.
– Я знаю это чувство, – глухо сказал Андрей.
– Вы непременно должны знать! Еще лучше меня! Если бы я был на вашем месте! Понимаете, я целую неделю ходил вокруг Смольного. Ходил и смотрел, только смотрел, больше ничего…