Когда Харисий совершил возлияние в память о погибших моряках, галикарнасец поклонился морю. Ему вдруг вспомнилось очень давнее пророчество прорицателя Лисистрата, гласившее: «Колиадские жены ячмень будут жарить на веслах». Красиво сказал тогда афинянин, но непонятно. А понятным оно стало лишь после морского сражения при Саламине.

От бывалых моряков Геродот слышал, что гавань Анафлиста всегда полна кораблями. Паломники плывут сюда, чтобы совершить жертвоприношение в храме Афродиты Колиады, а также в святилище богинь Генетиллид и на алтаре Пана.

В обратный путь к Пирею отправляются лембы, нагруженные мешками с отличной гончарной глиной, необработанными смарагдами, да еще знаменитой золотистой краской силь.

За Лаврийскими горами показался мыс Суний. В который уже раз Геродот восхитился прекрасным видом с борта корабля на храм Посейдона в окружении священной сосновой рощи.

При виде утесистого и пустынного острова Елены в памяти галикарнасца всплыли строки из «Илиады», в которых Александр признается Елене в любви:

Подгоняемый Этесиями, лемб Харисия плыл на юго-восток, покрывая за день до семисот стадиев. Ночью ветер немного стихал, однако корабль успевал к рассвету пройти еще не меньше шестисот стадиев.

От острова Крит Харисий повернул строго на восток. Ветер теперь бил в левый борт, отчего лембу приходилось рыскать по Критскому морю галсами, существенно сбавив при этом скорость хода.

Геродот ожидал высадки на финикийский берег с щемящим сердце волнением. Он думал о том, что ему предстоит очень опасное и в то же время самое интересное путешествие всей его жизни.

Тир, Ирушалем, Дамаск, Вавилон… Названия древних городов постоянно звучали в разноязыкой толпе на рынках Афин и Пирея. Когда он произносил их сейчас, вглядываясь в перламутровую даль моря, ему вспоминались хитрый с прищуром взгляд финикиян, обманчиво-грустные глаза палестинцев, покрытые синей татуировкой лица арабов, вьющиеся кольцами намасленные бороды арамеев. И вот скоро ему предстоит встретиться с этими людьми на их родной земле…

На восьмой день плаванья, когда корабль находился уже в Карпафийском море[47], погода внезапно испортилась. Прохладные северные Этесии сменились по-настоящему пронизывающим северо-восточным Бореем.

Небо затянуло тучами, волны заходили ходуном. Чайки пропали из виду, укрывшись от бури на безопасных рифах Южных Спорад. Зато белоснежные альбатросы и чернокрылые буревестники вылетели на охоту за кальмарами, медузами и песчаными угрями.

Харисий стоял на полубаке, вцепившись в натянутый, словно струна, мачтовый трос. Мореход хмурился, ему не нравилось, как лемб рыскает между гребнями, вздрагивая от боковых ударов. Создавалось впечатление, будто ветер постоянно меняет направление.

Этот сумасшедший хоровод не сулил флотилии ничего хорошего. Увидев, что на головном корабле убирают парус, Харисий приказал боцману-келейсту Леократу и двум матросам сделать то же самое.

Геродот, который вылез из трюма, где проверял, не побились ли амфоры с гиметтским медом, тоже взялся за фал. Вскоре парус был притянут к верхнему рею и схвачен сезнями[48].

Лемб перестал крениться на подветренную сторону, однако Харисий продолжал ворочать обоими рулевыми веслами, удерживая его носом к волне.

Теперь корабль дрейфовал в непредсказуемом направлении. Леократ плотнее стянул натянутый между бортами кожаный навес, чтобы вода не заливала трюм.