А в тюрьме же совсем плохо. Ну что я, мальчик пяти лет и трёх месяцев, буду там делать? Там же какие-то странные дядьки. Приду я, а он сидит такой лысый, весь в наколках. И вокруг него такие же… и все смотрят на меня… с прищуром. А этот, весь в наколках, и прохрипит мне… прохрипит, потому что у них там, в тюрьме, всегда холодно и сигареты плохие… прохрипит, в общем, со шконки: «Ты чьих будешь?». А я… что я? Я – мамин и папин.

Откуда у ребёнка пяти лет и трёх месяцев такие познания тюремных традиций? Всему виной наш участковый – дядя Боря. И вот, когда мама пугала меня тюрьмой, то очень не хотелось мне в тюрьму. К дяде Боре. В костюме Деда Мороза.

Я махал лейтенанту. Младшему. Ничего умнее моё тело придумать не смогло.

И тут он действительно посмотрел на меня… а затем перевёл взгляд обратно. Всё его внимание было приковано к парню, сидевшему рядом. У меня прямо камень с сердца упал. Я выдохнул с облегчением. И тут же напрягся.

– Дед, ну ты чо? – набычившись, бросил парень.

– Я же говорил, – ответил Мороз добродушно, – найдётся.

Младший лейтенант покинул транспортное средство. Не вышел, а именно покинул. Спешно, словно опомнившись, выпрыгнул из машины и побежал к нам, махая Деду. Будто тот куда-то собирался.

– Ну ты… Дед, – обречённо буркнул парень и вышел из машины.

– С Новым Годом! – бросил ему вслед Мороз добродушно.

Парень пошёл к полицейскому, вытянув руки для наручников, а копейка тронулась дальше. Я обернулся, чтобы посмотреть на несчастного. Лейтенант, к изумлению парня, не стал крутить его, а отдал честь и достал из-за пазухи какой-то свёрток. Чем всё закончилась я так и не узнал: копейка скрылась за поворотом, навсегда оставив многоточие в этой предновогодней истории.

Нет, конечно, исход был ясен. Исход встречи с милиционером всегда ясен. Хотя с чего такое предубеждение? Там же тоже люди. И неплохие, в общем, люди. Вежливые, молодые, неиспорченные люди. Таких большинство. Везде. Только они хуже организованы. Честь и гордость простого человека – товарищ милиционер, тот, на кого всегда можно положиться, если тебе нужна помощь и защита. Тот, кто всегда придёт, не смотря на метель, пустой бак в патрульной машине, беспредел высших чинов и смертельную опасность. Товарищ милиционер… это вам не какой-нибудь господин полицейский.

– Вот здесь остановите пожалуйста!

Выкрикнул и не заметил. Точнее, от того и выкрикнул, что заметил, а осознать ещё не успел. Как всегда. Всю жизнь вот так вот: не осознавая… бред, а не жизнь.

Копейка не успела притереться к тротуару, а я уже выпрыгнул в сугроб и побежал к ступеням клиники. Ступени оказались сырыми. Наверное, посыпали солью, чтобы посетители не поскользнулись на наледи. Хотя какие посетители тридцать первого декабря? Никто не болеет перед праздниками. В нашей стране. Так по телевизору говорят, а по телевизору врать не будут.

Ну сырые, и сырые – мне-то что? Так-то ничего, если бы не ботинок, похороненный в недрах сугроба. И вот стою я в одном ботинке перед женщиной в халате, а она устало и недовольно смотрит на меня со своего поста. Почему недовольно? Потому, может, что я – единственный посетитель за весь день, и пришёл я за час до закрытия, а она наверняка уже собиралась закончить пораньше и пойти домой. Туда, где её никто не ждёт. Знаете, есть особая категория людей: те, которых никто не ждёт. Их легко узнать по глазам. По взгляду. Он потерянный.

– Я…

И вот что ей с таким потерянным взглядом говорить? Рассыпаться, что я тут в одном ботинке, а она – там и больна? К чему? Да и слова все под этим её взглядом тут же улетучились. Апатия – зараза чрезвычайно прилипчивая. Мы все были когда-то преданы. Кому-то. Кем-то. Как часто это – один и тот же человек. И вот под этим вот потерянным взглядом и сам начинаешь всё вспоминать. И слова, и мысли разбегаются под наплывом образов обрывками неоконченных фраз, выползших из тьмы веков. И ты продолжаешь давно завершённый, но неоконченный спор с человеком, которого уже нет в твоей жизни. И поддаёшься эффекту лестницы, не обращая внимания, что она ведёт тебя не вверх, а вниз.