– Если мы увидим, что ведем себя недостойно, то сами вышвырнем друг друга, – пообещал Майкл.

Моисей кисточкой указал, куда нужно идти.

– Мистер Обри за тем языческим фонтаном, среди роз. И, пожалуйста, не насмехайтесь над его шляпой.

– Его шляпой? – переспросил Майкл.

– Лулана настаивает, чтобы он надевал солнцезащитную шляпу, когда долго работает в саду. Он же лысый, вот она и тревожится, как бы у него не начался рак кожи. Мистер Обри поначалу возненавидел эту шляпу. И только теперь начал понемногу к ней привыкать.

Карсон покачала головой.

– Никогда не думала, что доживу до такого дня, когда у Обри Пику появится босс.

– Лулана – не босс, – возразил Моисей. – Она так сильно любит людей, что им не остается ничего другого, как подчиняться ей.

Кирпичная дорожка пересекала лужайку, огибала языческий фонтан и уходила к розарию.

В центре фонтана находилась скульптурная группа из трех полноразмерных фигур. Пан, с козьими ногами и рогатый, играя на флейте, гнался за двумя обнаженными женщинами (или они гнались за ним) вокруг колонны, увитой виноградной лозой.

– Я, конечно, не знаток антиквариата, – заявил Майкл, – но уверен, что это Лас-Вегас восемнадцатого столетия.

Розовые кусты росли рядами, проходы между ними засыпали гранитной крошкой. В третьем из четырех рядов лежал мешок с удобрениями, распылитель и подносы, на которых располагались садовые инструменты.

Здесь же был и Обри Пику, под соломенной шляпой с такими огромными полями, что белки могли проводить на них кольцевые гонки.

Пока Пику не заметил их и не поднял голову, он напевал какую-то мелодию. Вроде бы «Его свет разгонит любую тьму».

У восьмидесятилетнего Обри было младенческое личико (понятное дело, старчески-младенческое), розовое и пухлое. Даже в глубокой тени противоракового головного убора синие глаза весело поблескивали.

– Из всех знакомых мне копов вас я люблю больше всех, – не стал скрывать свои чувства Обри.

– А других-то ты хоть чуть-чуть любишь? – полюбопытствовала Карсон.

– Из этих мерзавцев – никого. Но никто из остальных и не спас мне жизнь.

– Зачем тебе эта глупая шляпа? – спросил Майкл.

Улыбка Обри превратилась в гримасу.

– Ну что будет, если я умру от рака кожи? Мне восемьдесят лет. Я могу умереть от чего угодно.

– Лулана не хочет, чтобы ты умер до того, как найдешь Иисуса.

Обри вздохнул.

– С этой троицей я спотыкаюсь об Иисуса всякий раз, когда поворачиваюсь.

– Если кто-то и сможет вымолить тебе прощение грехов, – заметила Карсон, – так это Лулана.

По лицу Обри чувствовалось, что сейчас он скажет что-то резкое. Вместо этого он всего лишь вздохнул.

– Раньше у меня никогда не было совести. Теперь появилась. И это куда хуже, чем абсурдная шляпа.

– Почему ты носишь шляпу, если терпеть ее не можешь? – спросил Майкл.

Обри оглянулся на дом.

– Если я сниму шляпу, она увидит. И тогда я не получу пирог Евангелины.

– С пралине и корицей.

– И с орехами. Я люблю этот пирог. – Обри вновь вздохнул.

– Что-то ты часто вздыхаешь, – заметил Майкл.

– Я стал жалким, не так ли?

– Ты был жалким, – возразила Карсон. – А теперь в тебе появляется что-то человеческое.

– И дается это нелегко, – добавил Майкл.

– Как будто я этого не знаю, – согласился Обри. – Так что привело вас сюда?

– Нам нужно крупнокалиберное, громкое, вышибающее двери оружие, – ответила Карсон.

Какой же великолепной была вонь: резкой, облепляющей, проникающей сквозь любые преграды.

Ник Фригг представлял себе, как свалочный смрад насыщает его плоть, кровь, кости, точно так же, как в коптильне дым насыщает куски мяса. Его грела мысль о том, что он до мозга костей пропитается запахами разложения и будет пахнуть как смерть, которой он жаждал, но которая оставалась для него недостижимой мечтой.