Северяне, вероятно, бросили поврежденные пушки и сменили позицию. Не идиоты же они, чтобы сидеть смирно, пока их ровняют с землей! Для группы Улича это значило еще несколько часов беготни под палящим солнцем. Он облизывает пересохшие губы и с надеждой смотрит на собирающиеся на горизонте тучки.

– Вперед, – оборачивается он к своим людям. – Ищем, куда они ушли.

Группа быстро движется вниз, Улич приглядывается и размышляет на бегу. Вчерашний обстрел изрядно потрепал северян. Те оставили на поле боя десятки орудий, многие из пушек выглядят вполне боеспособными.

Слишком много бросили северяне. Подозрительно много. По спине карабкаются мурашки. А не ошибся ли он? Бросить орудия и отойти на безопасное расстояние – это то, что предпринял бы сам Улич. Но если противником руководит кто-то вроде Штерна? Человек, который считает «безопасность» синонимом «трусости». Этот условный вражеский Штерн оставил бы лагерь под покровом ночи, совершил марш-бросок налегке, чтобы выйти во фланг настоящему Штерну, застал бы того врасплох и покончил с войной одним ударом.

Улич ускоряет шаг. К первой линии укреплений группа добирается бегом. Не сбавляя скорости, Улич спрыгивает в траншею, прикрытую сеткой и присыпанную землей.

Под ногами что-то хлюпает, он едва не теряет равновесие. Улич делает шаг назад. Потом еще один. Ноги утопают в чем-то мягком, к горлу подступает ком. Он уже знает, что увидит, когда опустит взгляд. Слишком знаком ему этот тошнотворный запах. Слишком знакомо ощущение, когда подошва ботинка случайно или намеренно натыкается на упругую человеческую плоть вместо твердой почвы.

Траншея завалена телами, бойцы Северопорта лежат один на другом. Не слышно стонов раненых, ни один человек не подает признаков жизни. Траншея стала для них одной огромной вытянутой братской могилой. Товарищи Улича медленно приближаются к краю и подают ему руки, помогая выбраться.

– Что за звери?! – выдыхает один из них, опуская респиратор на лицо. – Даже своих не похоронили.

Улич ничего не отвечает. Слишком много мертвецов он видел в жизни. Они научили его простой истине: мертвым не поможешь, а они не помогут тебе. И вреда тоже не принесут. Так что и беспокоиться, бояться или оплакивать их не стоит. Улич всегда беспокоится только о живых. И сейчас он чувствует, что его друзья и командир в большой опасности. Пока это лишь предчувствие неясной угрозы, но Улич не дожил бы до своих лет, не полагайся он на интуицию.

Он проскальзывает дальше, пробираясь вглубь оборонительных укреплений северян. Движется он легко и бесшумно, будто не было за плечами нескольких часов пути под палящим солнцем. Улич перескакивает через воронки и траншеи. В каждом окопе повторяется та же картина – лежащие друг на друге северяне. Сотни бездыханных тел, обезображенных до неузнаваемости, изрешеченные осколками, с вывернутыми или оторванными конечностями, со стеклянными глазами, обращенными к небу.

Группа осмотрела большую часть лагеря. Улич больше не беспокоится, что Штерна обойдут с фланга, – некому обходить. Он осматривает поле, усеянное трупами врагов, которым еще вчера собирался сдаваться, но ни радости, ни облегчения от неожиданной победы не испытывает. Враги мертвы, Северопорт повержен. Но смутная угроза все еще рядом, висит в воздухе над головой. Гораздо более серьезная угроза, чем он думал, потому что угроза непредсказуемая. Слишком уж много неизвестных в этом уравнении.

Предыдущим вечером он наблюдал за налетом. Двадцать семь бомбардировщиков пролетело над головой на север. Из них двадцать возвратилось обратно на юг. Он отлично представляет, что может сделать трехсоткилограммовая авиабомба с человеком, защищенным лишь каской и жилетом. И все же двадцать семь бомбардировщиков недостаточно, чтобы превратить хорошо укрепленный лагерь северян в долину смерти за считаные часы. Улич никогда не испытывал проблем с математикой, но это простое уравнение загоняет его в тупик. Враги должны были быть полными идиотами, чтобы допустить столько жертв. А северяне идиотами не были. Наемники Штерна убедились в этом на собственной шкуре.