В общем, суть моего творческого метода не так уж и важна. Тем более что у истории, в нюансы которой я всё ещё вникаю, оказалось очень тревожное послевкусие. Ах да, я не упомянул самого главного. Впрочем, разглашение этой информации может доставить мне очень серьёзные неприятности, так что на всякий случай до завершения книги я ограничусь иносказаниями.

Как я уже говорил, время – это свиток, имеющий начало и конец. Однажды наступает наша очередь, и мы – рунами, клинописью или двоичным кодом – проявляемся на нём. Но глупо думать, что свиток, на котором мы записаны – единственный во вселенской библиотеке Бытия. Или что однажды наш свиток не начнут переписывать с чистого листа.

Сейчас меня окружают любимые цветы, я в рабочем кабинете на верхнем этаже своей избы-читальни, за письменным столом, над стопкой пахнущих типографией бумажных листов. Да, библиотека расположена здесь, чтобы в случае чего её, как самое ценное, проще было эвакуировать. В принципе, верхний этаж бункера можно быстро отстегнуть и отправить на орбиту, но после тестирования я ни разу не пользовался этой функцией.

Я прекрасно понимаю, что иметь настоящую библиотеку в эпоху, когда твой мозг можно подключать к любой доступной базе данных и мгновенно выхватывать оттуда любые сведения в нужном формате – неудобная глупость. Но ничего не могу с собой поделать, таков уж мой нрав. Корешки настоящих бумажных книг на полках окружают меня, словно строй сомкнутых щитов в фаланге. Я слышу дух тлена, источаемый панцирями их обложек. Глядя на кромку моря и линию горизонта в окне, я успокаиваю себя тем, что Обсервер, быть может, тоже всего лишь писатель. Он просто создал Хроники своим непостижимым растровым сознанием, а значит, весь его мир – всего лишь искусная выдумка. Если так, то моя роль заключается всего лишь в банальном рерайте избранных эпизодов из его необъятной саги. Но чаще, когда я с тревогой всматриваюсь в пустоту неба, пугающий холодок заползает в сознание, и кажется, что Обсервер сейчас следит и за мной. А может, это вовсе не я решил написать книгу, а он пишет её посредством моего сознания, и я всего лишь исполняю его прихоть.

Сейчас я сделаю добрый глоток вина и приступлю к работе. Мне нельзя долго смотреть в безбрежное небо и слушать волны – это мешает мне скрывать от себя шальную догадку, что выдуман, как раз, наш мир. Просто время узнать это пока не пришло. Конец свитка ещё не раскрылся.

Иона Верный

Некий есть город Сума посреди виноцветного моря,

Город прекрасный, прегрязный, цветущий, гроша не имущий,

Нет в тот город дороги тому, кто глуп, или жаден,

Или блудлив, похотлив и охоч до ляжек продажных.

В нём обретаются тмин да чеснок, да фиги, да хлебы,

Из-за которых народ на народ не станет войною:

Здесь не за прибыль и здесь не за славу мечи обнажают.

Кратет Фиванский

Ранним весенним утром Мария Фрейнир поняла, что в её шестнадцать жизнь уже бездарно потрачена. Ну, почти, если допустить, что титул местной царевны красоты, всё же, чего-то стоит.

Это твои лучшие годы – говорили они. Будешь потом вспоминать – говорили они. Ага, как же. Было бы, что вспомнить в этом муторном захолустье. У Марии давно зрела простая девичья мечта: уехать отсюда, куда-нибудь поближе к цивилизации. Но контуры этого желанного будущего, по ряду причин, пока оставались далёкими и размытыми.

Щупальца ядовитого солнца пробились сквозь бреши в занавеске и залили комнату на втором этаже особняка фигурными линиями и пятнами, повторяющими узоры на полупрозрачной ткани. Оконце всю ночь было приоткрыто, и дальше спать под лай соседских собак и надсадный клёкот петухов, было решительно невозможно. Можно смотреть сны подольше, если закрывать окно на ночь, но так Маша чувствовала себя словно в темнице.