– Нам нужно это обсудить, – сказал он.

– Ты серьёзно? Я же пошутила.

Отец оторвался от окна, поправил складки хламиса и подошёл к светографиям над письменным столом. Глаза сосредоточенно впивались то в один образ жены, то в другой.

– Маша, я больше не могу содержать охранника. А значит и машину будешь водить сама. И вообще придется быть более ответственной и самостоятельной.

В его словах не было тревоги, скорее озабоченность и досада. Маша присела на край кровати. О стены грудной клетки билась свобода.

– Я давно самостоятельная и ответственная. Ты же знаешь. А что случилось? – спросила она, стараясь скрыть ликование в голосе.

Отец присел рядом.

– Еще мне придётся уволить Савелия. Так что по дому будем управляться сами. А ещё я продаю лавку. А может и маслобойню.

– Всё в убыток?

– Увы. Мои сбережения тают. Нам придется что-то продать, чтобы хватило тебе на оплату обучения.

Мария пыталась осознать масштаб проблем, свалившихся на семью. Дипломатом ей, видимо, не быть. Всеобщему упадку не было видно ни конца, ни края, значит дела вряд ли пойдут на поправку. А на оплату учёбы в Древлестоле не поможет накопить никакая экономия.

– Пойдём. Сейчас служба начнётся. Только не выряжайся снова как блудница, – улыбнулся отец, и вышел.

Маша задумчиво подошла к зеркалу, убрала назад волосы, разложенные на пробор, уговорила гребнем непокорные пряди и повязала голову платком. Волосы под ним заструились по острым плечам над туникой, спадая почти до поясницы. Сверху пришлось надеть плащ – цветневое тепло обманчиво.

Что ж, испытания – это одновременно и новые возможности. То, что для отца головная боль, для неё – решение судьбы. Значит, никакого Древлестола. Доля сулит языки и право в Танаисе или Пантикапее, еженедельные поездки домой и встречи с любимым. Это главное, а там видно будет.

Служба началась с привычного прошения к Господу о мире и благословении правителям, землям и народам под началом Древлестола, Данапра, Тьмутаракани и Новостола. У Маши на душе скребли кошки, и во время литургии она не могла сосредоточиться ни на чём возвышенном. Поэтому совсем пропустила мимо ушей момент, когда дряхлый отец Явослав огласил скорбную и страшную весть. Престарелый Иоанн Тринадцатый, царь Скифии, Богоросии и Соберики, покровитель всех готов, сарматов, черкасов, скифов, чуди, мурома, вятичей, словен и прочих крещёных народов, сегодня под утро присоединился к своим царственным предкам. Государь пользовался любовью и уважением, несмотря на то, что последние десятилетия из-за старческой немощи был почти непубличной фигурой. В своё время, вернувшись в страну из изгнания, он не только восстановил разрушенную ревнителями равенства державу, но и выиграл самую кровопролитную в истории войну. Однако его эпоха закончилась позже, чем его политическое наследие.

По храму пронесся гул, гомон, некоторые старушки начали тихо голосить. «Война будет» – доносились возгласы с правого, мужского крыла. Во время молебна за упокой царя Маша витала где-то в облаках. Внимание вернулось к ней только во время чтения отрывка Евангелия, подобающего сегодняшнему празднику в святцах.

Батюшка принес внушительную катабу16. Библия была старая, возможно еще староимперских времён, богато оформленная – золотое тиснение, кожаный переплёт.

– Во время оно, – начал священник историю Благовещенья, – в остроге Нацретском разверзлись ложесны её, и явилась на свет младенец, и нарекли Мариею. И умерла матерь её родами, и как отец её, князь скифский, пал до того на брани, то осталась Мария сиротою…