«Еще бы! – подумала Адель. – Теперь я должна быть в курсе твоих экспериментов». А вслух сказала:

– Мы увидимся непременно! Я тебе позвоню. – И чмокнула его в щеку.

Потом она с улыбкой наблюдала, как он бережно кладет колбу в саквояж, застегивает его, подходит к зеркалу, поправляет воротник рубашки… Какой он странный, этот Найджел! Интересно, как они со Стэнли могли быть друзьями?

Коллинз обернулся. На его губах блуждала чуть грустная, но все же счастливая улыбка. Адель подошла к нему.

– До свидания, Найджел.

– До свидания, Адель.

– Надеюсь, скоро встретимся.

– Конечно! Я могу зайти через несколько дней.

– Я позвоню тебе, – повторила она. – До встречи!

Щелкнул замок, и запах одеколона Найджела испарился вместе с ним.

Адель вернулась в комнату, взяла увесистый томик и поудобнее устроилась в кресле, которое час назад занимал Коллинз. Открыв пакет попкорна, она погрузилась в чтение.

«…Уже первый час дня, а свет неверный, словно больной. Дома вокруг трясет; на открытой узкой площадке очень страшно; они вот-вот рухнут. Решено, наконец, уходить из города; за нами идет толпа людей, потерявших голову и предпочитающих чужое решение своему; с перепугу это кажется разумным; нас давят и толкают в этом скопище уходящих. Выйдя за город, мы останавливаемся. Сколько удивительного и сколько страшного мы пережили! Повозки, которым было приказано нас сопровождать, на совершенно ровном месте кидало в разные стороны; несмотря на подложенные камни, они не могли устоять на одном месте. Мы видели, как море отходит назад; земля, сотрясаясь, как бы отталкивала его. Берег явно продвигался вперед; много морских животных застряло в сухом песке. С другой стороны надвигалась страшная черная туча, которую прорывали в разных местах перебегающие огненные зигзаги; она разверзалась широкими полыхающими полосами, похожими на молнии, но бóльшими…

…Падает пепел, еще редкий. Я посмотрел назад: густой черный туман, потоком расстилающийся по земле, настигал нас. Мы не успели оглянуться, как вокруг наступила ночь, не похожая на безлунную или облачную: так темно бывает только в запертом помещении при потушенных огнях. Слышны были женские вопли, детский писк и крик мужчин; одни окликали родителей, другие детей или жен и старались узнать их по голосам. Одни оплакивали свою гибель, другие – гибель близких; некоторые в страхе перед смертью молили о смерти; многие воздевали руки к богам; большинство объясняло, что нигде и никаких богов нет и для мира это последняя вечная ночь…»4

Адель оторвалась от книги и медленно подошла к зашторенному окну. День клонился к вечеру, лучи солнца уже не били в стекла, и в комнате воцарился легкий полумрак. Она приоткрыла створку. Знойный воздух обволакивал улицы, машины, дома, люди жили и двигались, словно в полудреме, ожидая ночи с ее освежающей прохладой, покоем и тишиной.

Адель думала о жителях Помпей. Почти двадцать веков назад, вплоть до рокового дня 24 августа 79 года, они, вероятно, тоже днем страдали от палящих лучей италийского солнца, погружая разгоряченные тела в прохладные ванны терм5, а по вечерам встречались друг с другом либо на веселой пирушке за разговорами об искусстве, либо на красивых окрестных холмах, вдыхая влажный морской ветер и завороженно глядя на луну. Они жили обыденной жизнью, наполненной радостями и тревогами, даже не подозревая, что в течение многих лет перед их глазами безмолвно возвышался их убийца.

Адель привычным движением тряхнула головой, словно прогоняя непрошеные мысли, и, взяв ноутбук, вернулась в кресло у стола. Нет, не будет она писать о трагедии Помпей! Она напишет об их расцвете. В конце концов, Стэнли говорил, что роман должен быть о Помпеях, а не об извержении Везувия. И он будет о Помпеях! Она постарается повернуть время вспять и воскресить этот удивительный полис, вдохнуть в него силу и энергию, заставить биться его сердце, которое, несмотря ни на что, остается бессмертным.