– Лерочка, – полушепотом заговорил Игорь, будто опасаясь, что их кто-нибудь услышит в пустом читальном зале. – Максимум через год я дембельнусь, ты к тому времени родишь маленького. И мы вчетвером поедем ко мне домой: я, ты, Сашка и наш ребеночек. У меня добрые родители, они все поймут и примут тебя.

– А с чего ты взял, что я с тобой куда-то поеду, – прервала его монолог Валерия. – Я уже выбрала отца этому ребенку, и им будет старший лейтенант Калюжный.

Женщина неприязненно посмотрела на солдата, и этот взгляд был красноречивей всяких слов – вопрос решен и пересмотру не подлежит. Все, что намеревался еще сказать Игорь, застряло у него в горле. Он тупо заморгал своими большими ресницами. Оказалось, что Лерочка вовсе не горит желанием связывать с ним свою жизнь, ей совсем не хочется менять установившийся уклад жизни и очертя голову бросаться в любовный омут.

– Значит, ты меня не любишь?!

– Люблю! Но бросать мужа, квартиру, работу не хочу. А примут ли меня с двумя детьми твои родители, это неизвестно.

Завьялов недолго постоял, глядя в глаза любимой, потом нечетко развернулся и, ссутулившись, не прощаясь, вышел из библиотеки.

Полковник Ховчин стоял у окна в своем кабинете и наблюдал, как ефрейтор Завьялов неуверенной походкой идет в клуб.

– Надо усилить комсомольскую работу в подразделениях, – сказал полковник стоявшему за спиной замполиту.

– Я сегодня уже собирал комсоргов и разъяснял текущий момент.

– Недостаточно, Вадим Геннадьевич. Обязательно сами проведите политинформацию в ротах. И еще, меня очень беспокоит настрой офицеров. Солдатам то мы уже три месяца никаких газет кроме «Красной звезды» не выдаем, даже просмотр программы «Время» запретили и крутим вместо нее в клубе старые советские фильмы. А офицеры приходят к себе домой, включают телевизор, читают газеты и журналы.

– С ними я работаю ежедневно, но конечно вы правы, молодые могут подкачать. В глаза они мне могут говорить одно, а думать совершенно другое.

– Попытайся им разъяснить, что если страна рухнет, то придавит своими обломками всех, не разбирая чинов и званий. Сейчас за нашими спинами эти твари такие договоры с американцами подписывают, что просто диву даешься, как на глазах все меняется. Варшавский договор распался, Германия объединилась, русские для всех оккупанты, и это там, где еще пять лет назад сапоги нам были готовы лизать.

– Да, Виктор Петрович, столько русской крови пролили наши отцы, деды и прадеды, спасая то грузин, то болгар, то Европу, а теперь в нас за все благие дела плюют.

– Задушил бы, задушил бы гадину, – на поповский манер пропел Ховчин.

Полковник не был отъявленным коммунистом, а просто любил Родину. Из всех участников гражданской войны он больше всего уважал генерала Корнилова и очень сожалел, что генерал не смог навести порядок в августе 1917 года.

– Вадим Геннадьевич, время «Ч» приближается, и, если мы не используем этот последний шанс, грош нам цена как офицерам. Я уже вижу, что из всей этой демократии одна хрень выходит и все их достижения в том, что болтать разрешили. А болтовня и дело – это две такие большие разницы, не мне вам объяснять, Вадим Геннадьевич.

Время «Ч» пришло ранним августовским утром. По всем телевизионным каналам показывали балет «Лебединое озеро», а к вечеру с обращением выступила шестерка ГКЧП. Но всего этого солдаты в/ч 223 не видели, после завтрака над частью призывно заревела сирена тревоги. Два батальона с полной боевой выкладкой: автоматами, рюкзаками, наполненными боезапасом и трехдневным сухим пайком и сверх того, со щитами и дубинками, в девять часов утра были выстроены на плацу.