– Господин, вы знаете, что я всегда был вам верен, – осторожно начал он. – Если она действительно важна для вас, я хотел бы понять, почему вы называете её своим спасением. Ведь вы редко признаёте что-либо столь значимым.

Маммон остановился и повернулся к своему слуге. Его взгляд смягчился, а голос стал задумчивым, словно он позволял себе редкую искренность.

– Сафир, ты, как всегда, хочешь знать больше, чем положено, – произнёс он, но в его словах не было злобы. – Хорошо. Ты долго служишь мне и, возможно, имеешь право знать.

Он медленно прошёлся по комнате, словно собираясь с мыслями, а затем остановился у окна, глядя на огни города.

– Ты знаешь, что я питаюсь жадностью. Она – моё топливо, моя суть. Но чем больше я поглощаю её, тем сильнее понимаю: это место… этот мир, которым я правлю, – мёртвая пустошь. Здесь всё, даже души, отравлено алчностью. Ничего чистого, ничего истинного.

Маммон повернулся к Сафиру, его глаза теперь горели странным огнём.

– А эта девчонка… В ней есть что-то, чего я не могу объяснить. Чистота? Глупость? Или, может быть, нечто большее… Она напоминает мне о том, что я потерял давным-давно, ещё до того, как стал тем, кто я есть сейчас. И она, после того напитка, все ещё была благоразумна, интересная находка.

Сафир внимательно слушал, не перебивая, хотя его глаза выражали удивление.

– Она – ключ, Сафир. Ключ к тому, чтобы выбраться отсюда. Не потому, что я жажду света или спасения в привычном смысле. Нет. Но потому, что я устал быть тем, кто только разрушает. Может, она – возможность создать что-то иное или, по крайней мере, обрести покой.

Маммон замолчал, на мгновение погрузившись в свои мысли. Затем он шагнул ближе к Сафиру и, понизив голос, добавил:

– И знаешь, что? Она не принадлежит мне. Она сама должна выбрать, что будет дальше. Это и делает её такой значимой.

Сафир кивнул, его взгляд стал серьёзным и понимающим.

– Я понял, господин. Я сделаю всё, чтобы ваша воля была исполнена.

– Хорошо, – коротко ответил Маммон, снова отворачиваясь к окну. – Теперь уходи.

Слуга почтительно поклонился и покинул комнату, оставив Маммона наедине с его мыслями.

Маммон сидел в своём кресле, сжимая в пальцах изящный бокал с алой жидкостью, в которой, казалось, плескалась сама жадность. Напиток грехов – его гордость, его творение. Каждый глоток раскрывал истинную природу человека, связывая его душу с одним из семи пороков. Это была власть. Его власть.

Он поднял бокал к свету, наблюдая, как густая жидкость переливается в отражении огня. Настя пала мгновенно, как и сотни до неё. Она подчинилась своей жадности, как марионетка, дёргаемая невидимыми нитями. Маммон усмехнулся, вспоминая её жалкие попытки оправдаться. Её конец был лишь подтверждением его силы.

Но Вилена… Она была другой.

– Она не пала, – пробормотал он, и его голос зазвенел от смеси ярости и восхищения. – Это невозможно.

Её образ всплыл в его мысленном взоре. Хрупкая фигура, ясные глаза, которые смотрели на мир так, будто он мог быть лучше. После того, как она отпила напиток, он ждал. Ждал, когда её душа погрязнет в пороке. Но ничего не произошло. Ни алчности, ни гнева, ни похоти. Ничего. Она осталась прежней.

– Она – вызов, – прошептал он, и в его голосе прозвучала почти болезненная жадность. – Она – редкость. Единственная. Моё сокровище.

Маммон откинулся на спинку кресла, его глаза загорелись мрачным огнём.

– И никто, – его голос стал шёпотом, от которого даже у демонов по спине побежали мурашки, – никто не посмеет забрать её у меня.

Он поднялся, и бокал с глухим звоном упал на стол. Его мысли кружились вокруг неё, как волки вокруг добычи.