– После того как я передала ей ту папку, она перестала жить тихо. Посвятила себя благотворительности, начала все чаще посещать Континент, устраивала там приюты и детские дома для сирот. Вроде обычная благотворительная ерунда. Но я все время спрашивала себя: а что, если на самом деле это не благотворительность? Ведь не могло же быть совпадением, что после моего рассказа про эту операцию она чуть ли не поселилась на Континенте. Потом, три месяца спустя, она явилась ко мне в гости без предупреждения и сказала про тебя и Татьяну, а после… – Мулагеш ненадолго умолкает. – Мне пришлось опознавать тело, знаешь ли.

Сигруд резко выпрямляется и смотрит на нее, встревоженный.

– Они нашли фрагменты, – говорит Мулагеш. – Ее… фрагменты, полагаю. Странно, что с этим обратились ко мне. Она же была гребаным премьер-министром, все знали, как она выглядит. Но, наверное, в таких ситуациях приходится соблюдать протокол. До того момента я думала: а вдруг она все подстроила? Видимо, это обычная реакция на подобные вещи. Мы не верим в реальность смерти. Надеемся, что это сон. Ведь так?

Сигруд закрывает глаза. Он видит Сигню: она стоит на причале, глядит в сторону моря, где трудятся придуманные ею поразительные механизмы, творя новую эру.

– Да, – тихо говорит он. – Так.

– Ты отправился сразу сюда, когда узнал?

– Нет. И я пришел, чтобы сказать: Турин, ты была права. Шара не просто занималась благотворительностью. Я думаю, отправившись на Континент, она отправилась на войну.

Мулагеш слушает рассказ Сигруда о последних месяцах его жизни. Когда он доходит до событий в Аханастане, она отбрасывает притворную вежливость и хватает бутылку с вином.

К концу рассказа бутылка почти пуста. Мулагеш, в смятении закатывая глаза и тяжело вздыхая, наливает себе стакан за стаканом и с усталой покорностью опрокидывает. Сигруд не говорит ей только имя Нокова: не хочет рисковать тем, что она это имя повторит и привлечет к себе внимание существа.

Когда Сигруд заканчивает, Мулагеш переводит дух и говорит:

– Ладно, во-первых… это ты тот тупой кретин, который оставил семь трупов на угольном складе в Аханастане на прошлой неделе?

– Ох. Ты об этом слышала?

– Чтоб мне провалиться, Сигруд, бывшего премьер-министра убили в Аханастане месяц назад! Если во всей провинции хотя бы одно тело падает бездыханным, мне об этом сообщают – а тут целых семь!

– М-да. Если это тебя утешит, все шло более-менее по плану…

– Не считая той части, которая сильно смахивает на появление гребаного Божества, что едва тебя не убило! – в ярости отвечает Мулагеш. – Не говоря уже о том, что, судя по твоим словам, улицы Аханастана кишат божественными ловушками. И я ни хрена не понимаю, что происходит!

– Не ори, – просит Сигруд. – Охранники услышат.

Мулагеш опять закатывает глаза и без сил падает в кресло.

– Я не думаю, – говорит дрейлинг, – что повстречался с Божествами.

– Да? И почему ты так решил?

– В… в Вуртьястане… когда ты держала в руках меч Вуртьи. Что ты чувствовала?

– Зачем, скажи на милость, ты вытаскиваешь это ужасное воспоминание?..

– Турин. Пожалуйста.

Она пристально глядит в окно широко распахнутыми испуганными глазами.

– Как будто… как будто я могла бы сделать что угодно. Без ограничений. Разрезать мир напополам, если захочу.

– Да. Даже крупицу силы истинного Божества невозможно постичь человеческим разумом. Они изменяют реальность, даже не думая об этом. Но два существа, которых я повстречал… они сражались. У них были ограничения. Мир для них полон преград и пределов.

– Тогда что же они такое? Божественные создания? Живые чудеса?