Ферир тем временем что-то унюхал и побежал в овчарню. Итилмир, точно во сне, побрёл вслед за ним, то и дело спотыкаясь о камни разрушенного дома. В овчарне он надеялся увидеть целыми хотя бы немногих овец. Но зайдя внутрь, горец увидел, что все стены измазаны кровью, с балок свисают кишки, а разорванная в клочья скотина бездыханно валяется на земле. Где-то в углу забились три выживших овцы. Как известно, для горцев богатством являлся их скот, так что Итилмир был совсем разорён: овцы, овны и даже ягнята исчезли в прожорливой утробе асилка, а иные валялись растерзанные, будто ради забавы.

Осмотревшись в своей овчарне, которая теперь больше напоминала бойню, Итилмир вдруг увидел, что в одном из углов недалеко от входа лежит труп дяди Ольбенира, шея которого была свёрнута, а очи отверстые смотрели будто бы сквозь живое.

– Нет! – вскрикнул горец и остановился как вкопанный. – Как же так?

Он не мог поверить, что человек, не столь давно говоривший с ним, теперь лежит безжизненным телом, которому уже не суждено встать. Затем Итилмир осмотрел шею дяди и окончательно убедился в том, что вернуть его к жизни уже невозможно никакими способами. Теперь он остался один в этом мире, без близких людей. Конечно, род Хванира ещё существовал и другие родичи всегда готовы были помочь, но они не были хорошо знакомы Итилмиру, а дядя был последней близкой роднёй. Эта несравненная горечь потери всей семьи разожгла поистине звериную ярость внутри Итилмира. Со дна его души поднялись клубы ненависти к великану-разрушителю, к захватчикам-карлам, к горцам-предателям, ко всему, что ему до этого не нравилось. Это был разрыв с прежней жизнью, разрыв со всем, что ещё удерживало Итилмира от восстания против сложившихся порядков.

Тем временем Ферир, выбежав из овчарни, с удивлением и ужасом носился по дворам взад-вперед и заливался лаем столь громко, что его слышали за округу отсюда. Наверное, его слышал даже сам асилк, бродивший где-то по улицам, ежели не крушил ещё что-нибудь. Налаявшись всласть, пёс стал бегать по дворам и повергать в трепет не сколько сородичей, сколько людей и карлов, ещё не видевших великана. Узнав же, что откуда ни возьмись явился асилк, вышедшие посмотреть на безумную собаку тотчас прятались по глубококопанным погребам да по сырым подвалам.

Итилмир, тщетно побродив по улицам и отойдя немного от душевного оцепенения, отвёл коня к соседу, попросив его присмотреть за своим добрым Месяцем. Горец подумал и решил, что ему стоит поговорить с правителем местным, высокородным карлой, наместником самого князя карлов в Рихоге. «Эти проклятые кроснята обещали нам мир и безопасность, – рассуждал Итилмир. – Какие же жалкие ценности! Они собирают с нас подати, чтобы лишить нас труда стать мужами и воинами и защитить себя самим – вот ведь медвежья услуга. И не вижу я ни мира, ни безопасности – пусть изловят этого проклятого великана прежде, чем ещё раз раскрыть свой рот. Я сам снесу ему буйну голову, если им слабо!.. К тому же если они этого не сделают, наш народ ещё больше в них разуверится, а я приобрету себе уважение дерзкой и праведной речью».

Не успел Итилмир удалый и мысль додумать, как тотчас развернулся и пошёл к чертогу наместника Хлеванга. Надо сказать, этот дворец был одним из самых красивых мест в Рихоге. Он высился над бревенчатыми избами горцев словно палаты государя, и даже высокие храмины арихейской знати с теремами светлыми, обширными банями да с башенками дубовыми не могли тягаться с ним в красе и величии. К тому же половина из этих домов была отобрана общинными советами и пришла в запустение, поделенная между кабацкой голью. Однако в былые дни, когда чертог принадлежал князю горцев Тагнараху, он куда лучше вписывался в окружающие его здания, теперь же, перестроенный карлами, он, казалось, вступал с ними в схватку.