Кульков пошлепал губами и обиженно ответил:

– Ну и так что ж? Ошибка молодости. К тому же она не у меня квартиру отжала, у Витьки, второго мужа, и у этого, рыжего, который третий, а только машину. Всего-то «Запорожец» горбатый.

И Кульков довольно засмеялся коварным смехом...

Такая ерунда не вспомнилась бы мне никогда, не будь этой проклятой бессонницы. Во время бессонницы человек особенно беззащитен, будь он хоть трижды суперагент 007 и тому подобный сверхчеловек. Беззащитен... от самого себя.

А теперь матримониальные разговоры Димы всплыли в памяти потому, что я сама не раз задумывалась над коротким и отчаянным, как судорожный вздох утопающего, вопросом: а что же дальше? Тридцать лет – время, когда в жизни женщины уже должна появиться определенность. В моей жизни имелось все: деньги, престижная работа – даже две, если уж на то пошло! – шикарный дом плюс квартира в столице, и все прелести цивилизации, начиная от последней модели компьютера и кондиционера до джакузи и авто марки «Ягуар». И Интернет, и барокамеры с соляриями, и ночные клубы, и обширные знакомства. И перестрелки, и крутые повороты судьбы на грани и за гранью дозволенного. И друзья. Да и любовники бывали, не без этого. Не было только одного – той самой определенности.

Полушутливый-полусерьезный разговор с не совсем трезвым соседом дал свои всходы. Я подумала: а сколь долго может продолжаться то, чем я занимаюсь в данный момент? Ведь работа в суперзасекреченном Особом отделе ФСБ по борьбе с оргпреступностью – не сахар. Не в том смысле, что она тяжела и опасна, – это само собой разумеется. Как говорится, по определению. Самое печальное – то, что большинство сотрудников отдела из-за работы не видит никакой личной жизни. Включая шефа отдела, Андрея Леонидовича Сурова, который не только не имеет семьи, но даже никогда не был женат. Не было времени.

– Всю жизнь я безобразно опаздывал в личной жизни, – сказал он мне в одну из тех редких минут, когда общался со мной не как шеф с подчиненной, а скорее как отец с дочерью. – А теперь уже поздно наверстывать. Это все равно что оборвать ниточку и упустить бумажного змея, а потом пытаться поймать его руками прямо с земли.

– Андрей Леонидович, но ведь вы еще молодой и очень даже представительный мужчина... – запротестовала я.

Гром пригладил седые виски, нахмурился и только потом отрывисто ответил:

– Нет, Юля. Это уже не то. Теперь моя жизнь – работа, и только она.

Сейчас, лежа на спине и глядя в потолок, я впервые с такой безжалостной обнаженностью и ясностью осознала, что могу повторить судьбу моего босса. Нет, не то чтобы вокруг меня не было достойных мужчин. Они были, и более чем достаточно. И я сделана не из стали, а такая же живая, из плоти и крови, как любая русская женщина. Случались и хорошие знакомства, и мимолетные влюбленности, и романы, ничуть, впрочем, не помешавшие мне работать.

Но все это – как-то понарошку.

Чтобы возникло что-то серьезное – нужно обоюдное доверие. А какое может быть доверие, если с самого начала из-за рода моей деятельности придется постоянно изворачиваться и лгать, потому что ни в коем случае и никому не имею я права открывать своего истинного лица. Разве что только выйти замуж за своего коллегу... Но тогда работа подменит семью, а семья станет жалким придатком работы.

Я действительно часто чувствовала себя одинокой. Пример того же хрестоматийного Штирлица, казавшийся мне глупым, надуманным и неуместным, тем не менее был очень нагляден: четверть века провел он без семьи и без родных людей в чужой, враждебной, жестокой стране. Я же жила в своей стране, но те, с кем мне приходилось контактировать по роду занятий, были ничем не лучше германских нелюдей из СС: отморозки, изменники родины, продажные политики и финансисты, делающие свой бизнес на костях, слезах и крови. Мне приходилось вживаться в их среду, уподобляться, мимикрировать, выполняя очередное задание Грома. И мне начало казаться, что фрагменты чужой, сыгранной сущности намертво пристали ко мне, срослись со мной и теперь...