А все наши возможности корректировал немец. Да и подняться в рост просто нереально, это верная смерть.

Наши корректировщики-наводчики наблюдали за целью и поправляли огонь с чердака соседствующего с бойней дома. Как правило, они обстреливались в каждом бою. Если живы хорошо! А если не случалось, то позицию занимал командир миномета, младший сержант. Он по военным навыкам все мог!

Если замену не было возможности произвести вовремя, прицельный огонь переставал быть эффективным. Приходилось стрелять по визуальной наводке. В таком случае можно было зацепить своих. А заодно схлопотать и скорый на расправу военный трибунал.

Надо было выкручиваться, как получалось. Шквал вражеского огня пригибал голову. Подняться было невозможно. Но боевую задачу никто не отменял. Только торопили. Быстрее, быстрее, командир! Принимай как можно скорее единственно правильное решение! Люди верят в тебя. Ошибешься, некому будет осудить. Война все спишет. Если сам выкарабкаешься из этой кровавой мясорубки!

Через полдня боя из усиленной стрелковой дивизии со стрелковыми полками в 6 тысяч человек осталось 2 тысячи.

На другой день оставшиеся в живых бойцы и новая стрелковая дивизия повторили атаку. Успех опять отсутствовал.

На третий день в бой ввели остатки остатков и снова ввели новую стрелковую дивизию со свежими силами и вновь никакого успеха!

Весь склон устилала густая россыпь трупов. Тысячи и тысячи погибших солдат. Огромные языки пламени, клубы дыма, лес разрывов покрывали всё пространство для предполагаемой лобовой атаки.

Били наши катюши, артиллерия, миномёты, но всё без толку.

Немецкие пулемёты оставались целыми в своих железобетонных дзотах и по-прежнему косили наступающих.

Жертвы жертвами, начальство же всё это месилово видело.

Но, гады и сволочи, вылезшие в наши командиры так и не давали приказ на тактическое отступление и обход этой долбаной высоты с флангов.

Мокрушники наши полковники, так и гробили людей ни за что, ни про что. Без шансов отправляли их на пулемёты и неминуемую смерть.

И так, в разных вариантах, раз за разом. Казалось, бои идут на измор и будут продолжаться бесконечно.

Кровь леденела в жилах, когда смотрел смерти в глаза, а погибель подстерегала на каждом шагу.

Мороз по коже, страшно как было закапывать в мерзлую землю кровавое месиво с оторванными ногами. Чудовищная поклажа, собранная кусками, на заиндевелой плащ-палатке в общей куче.

Или фрагменты тела, замерзавшие прямо на снегу. Витающий парок над кучкой и это всё, что осталось от бойца, жизнерадостного балагура-весельчака, друга из Ижевска.

На шинели растерзанное с растекшимся животом тело.

Вот еще одно, прямо в месиве из грязи.

А здесь была бесформенная масса, перекинутая через шомпол от орудия, так легче было тащить.

В шапке-ушанке со звездой кровавая лепешка с чем-то там собранным внутри.

Вот лежали рукавицы знакомого стрелка с оторванным пальцем и торчащими изнутри культями.

Дальше было что-то еще кровавое, которое уже нет ни какой возможности опознать.

Артиллерийский ящик, а изнутри торчали руки, ноги, бесформенные тела.

В воронке лежал труп солдата, живот его был распорот и раскрыт, словно сундук с откинутой крышкой. Все внутренности, как на анатомической картинке: кишечник, печень, желудок.

Рядом воняющий труп обгоревшего танкиста.

Подалее, еще кости…

Еще… Еще… Ещё…

Страшная это и безумная была бойня. Мы и не заметили, как заматерели на войне. Смерть воспринимали в качестве составляющей боя. Обвыкли.

Но, до чего же низка и подла человеческая натура. Перед началом атаки мы побросали свои вещички в утепленную землянку полковых разведчиков. А когда вернулись, на месте нашли лишь подменную рвань. Какая-то сволочь успела подменить и украсть весь наш нехитрый солдатский скарб. Негодяи.