Служащие, все-таки, отличались от заключенных своим внешним видом, да и лица их были румянее.

Серые лица заключенных с любопытством разглядывали меня. Многие смотрели открыто, я бы сказал – нагло, не опуская своего пронзительного взгляда. Я же не знал, куда себя деть от смущения.

Когда я подошел ближе к стоящим «коробочкам», тут же по всем рядам, как волна, прокатился шумок и причмокивание.

От автора скажу, что наш коллега, Александр Васильевич, был хорош собой. Черные усики, которые он начал отращивать перед окончанием института, обрамляли его красивое лицо, а высокий рост завораживал всех, и не только женщин. Поэтому нам было понятно, почему шло причмокивание заключенных, глядя на нашего коллегу.

"Какая милашка!» – услышал я за своей спиной, когда повернулся, ко всей той серой массе, то есть к «коробочкам», своим задом – продолжал с улыбкой рассказывать Сашка. От услышанного крика, который явно относился ко мне, я покраснел. Но, тут начальник представил меня всему коллективу.

Все меня приветствовали доброжелательно, и продолжилась перекличка заключенных.

После построения мне показали мое медицинское хозяйство, которым я должен был управлять, и мой личный кабинет.

Пройдясь по всей территории с начальником тюрьмы, я пошел в свой кабинет, в котором должен был трудиться, и где просуществовал вот эти все пять лет. Убрав со стола не нужные мне папки и разный хлам, сев за стол, я глянул в окно, которое было «зашторено» в решётку. Мне стало тоскливо и одиноко. Вспомнил, между прочим, всех вас, дорогие мои, однокашники!– Он обвел нас всех своим взглядом.

Посидев, несколько минут в гробовом молчании в своем кабинете – продолжал Сашка, – я пригласил к себе всех медработников. Провел, как полагалось, пятиминутку, со своим медперсоналом, и пошел в мед. изолятор, делать утренний обход больных, прихватив с собою еще несколько коллег и охрану. В лазарете лежало человек двадцать.

Осмотрев, всех визуально, я отложил две мед карты, которые меня больше всего заинтересовали. Затем зашел на кухню, где готовилась пища.

Отведав, разумеется, кое – что, я вновь направился в свой кабинет, по ходу движения, дав распоряжение охране, привести в мой кабинет тех двоих заключенных, медкарты которых я отложил, и которых хотел бы видеть для более тщательного осмотра у себя в кабинете.

День только начинался, до вечера было еще далеко, но я был бы рад его уменьшить, тогда, наполовину.

Не успев, просмотреть карты больных, что я оставил себе, как в кабинет ввели первого больного – заключенного.

Послушав его, я осмотрел все кожные покровы у него на теле, заглянул в рот и отпустил, сделав, кое – какие, пометки в его карте.

Следующий заключенный не заставил себя долго ждать.

В комнату ввели долговязого, в татуировках, с черными, сверлящими глазами, заключенного, который пронизывал своим взглядом меня насквозь. Сидел он по Статье 121. "Умышленное тяжкое телесное повреждение".

Охрана сняла с него наручники и, оставив меня наедине с ним, удалилась, закрыв за собою дверь, оставаясь на той стороне, охраняя кабинет.

Уголовник плюхнулся, в рядом стоящий возле стола стул, напротив меня и, не отрывая своего пронзительного взгляда, продолжал сверлить своими глазами меня насквозь. В разговор вступил он также первым, а не я:

–Ну, ты и милашка, смазливая!

Я побагровел от неожиданности, чему был зол на себя.

–Полно паясничать, больной. Лучше скажите, как вы себя чувствуете? – тут же привстал я со стула, чтобы осмотреть больного.

Но, не успел я к нему приблизиться, как заключенный снял с себя свою серую робу, чем удивил меня еще больше своим изобразительным искусством на своем теле, и только я открыл, было, рот, чтобы сказать: «Повернитесь ко мне спиной, я вас послушаю», как дверь распахнулась, на пороге появился охранник, сказав: «Я, дико извиняюсь! – пропустил в мой кабинет уборщицу, вернее уборщика помещений, такого же "зека", только одетого в растянутое трико, которое свисало с него, как кишка вниз, оголяя наполовину татуированную задницу. Тельняшка, одетая на нем, явно ему была мала, так как обтянула его разрисованную грудь, вырез которой свисал, чуть ли не до пупка.