– Ну и что, что он унаследовал миллиарды? – говорил он, – Нужен ум, чтобы не растранжирить доставшееся наследство. А он, (Семен Игнатьевич никогда не называл Владимира по имени, обозначая местоимениями) не имеет ни ума, ни бережливости, и достаточно безалаберен, чтобы спустить это наследство. Помяни мое слово – так оно и случиться! Пропить, профукать миллионы многого ума не надо.

Раньше Татьяна обязательно поддакнула бы, но сейчас что-то расхотелось. И она неожиданно оборвала его:

– Да не каркай ты!

И добавила презрительно:

– Завидуешь, да?

Семен Игнатьевич был поражен.

– Что с тобой?! – взвился он. Разговор происходил параллельно с готовкой, которой занималась Татьяна. Все у нее не ладилось; посуда гремела, выскальзывая из рук. В мусорном ведре лежали осколки большой чашки, и Семен Игнатьевич не преминул сделать замечание по этому поводу.

Татьяна разозлилась. Ей захотелось назло ему перебить всю имеющуюся посуду.

– Да не мельтеши ты тут! – прикрикнула она, – Чего без толку мотаешься? Помог бы лучше. Вон, картошку нужно почистить, я не успеваю.

– Ну, знаешь! – оскорбился Семен Игнатьевич, – Тебе не превратить меня в прислугу!

– Да ну! – Татьяна озлилась не на шутку, – Еще как превращу! Кого ты корчишь из себя? А?! Кто ты вообще? Ноль без палочки! Держишь паршивый магазин и считаешь себя пупом земли? Ком-мерса-ант! Торгаш ты, вот кто! Спекулянт несчастный!

И она сплюнула. Семен Игнатьевич побледнел и только повторял, запинаясь, пуча свои инопланетные глаза:

– Да т-ты! Т-ты…

Не выдержав напряжения, он подался в кабинет, но и там не усидел – уехал в свой супермаркет, где сорвал зло на служащих. Досталось всем – от заведующих отделами до охранников.

Татьяна не могла не поверить рассказу Алены о дяде – миллиардере. Алена показала матери и отчиму свою долю долларов, которые оставил ей Владимир. Специально, чтобы досадить им. Семен Игнатьевич долго изучал доллары, щупая и рассматривая их на свет, два раза пересчитал их, не веря самому себе.

– Вроде не фальшивые, – разочарованно произнес он.

Сообщение Алены выбило Татьяну из привычной уверенно – сытой колеи. Она как бы обрела новое зрение и заметила всю убогость своего существования. Она начала вспоминать любовные утехи с Владимиром. С Семеном Игнатьевичем она не имела секс в его обычном понимании, удовлетворяясь вялым ерзанием, которым он одаривал ее примерно раз в месяц. Дотоле она обманывала себя, соглашаясь с ним в том, что «они пожилые и солидные люди, что они уже перебесились, и что им не к лицу страдать подобной ерундой». Но теперь она поняла, что вовсе не «перебесилась», и что она достаточно жива, чтобы иметь добротный секс хотя бы раз в неделю.

Ей вдруг опротивели жирные руки теперешнего мужа. Его неуклюжие ласки, его ровный, занудный голос, его толстый живот, его привычка громко пердеть с выражением важности происходящих в его кишечнике процессов на своем одутловатом лице. Он весь ей опротивел. Лежа с открытыми глазами рядом с Семеном Игнатьевичем, слушая его раскатистый храп, Татьяна вспоминала, как месил ее Владимир, разминая ее тело до последней косточки, до последнего хрящика, доводя ее до полного экстаза.

Воспоминания распаляли ее, и она со слезами на глазах мастурбировала, постанывая и выгибаясь своим отучневшим за последние годы телом. Однажды Семен Игнатьевич проснулся внезапно и всполошился:

– Что с тобой? Ты заболела?

На что она отреагировала слишком резко:

– Чего не спишь?! Храпи дальше, болван ты бесчувственный!

Ее душили слезы; впервые после развода с Владимиром она заплакала, заревела, от обиды на него, от обиды на себя…