Какой бы мрачной и многотрудной ни была немецко-фашистская оккупация, она не мешала молодежи оставаться верной самой себе. Как и в мирные довоенные годы, юноши и девчата встречались, влюблялись, ловили любой благоприятный момент. Когда в село на несколько дней заходил партизанский отряд, устраивались веселые вечеринки. А однажды партизаны организовали даже импровизированный концерт, но не успели довести его до конца. Неожиданно нагрянули немцы. Часть населения (и я с ними) ринулась в лес и отсиживалась там, пока незваные визитеры не ушли. Наша семья решила вернуться раньше. В доме нас встретил немец, расспросил, кто такие и где были (мама ответила, что у родственников), а потом, расчувствовавшись при виде детей, начал рассказывать сам. Помнится, что немец неожиданно взял Толю на руки, дал ему конфет, которых тот не видел уже несколько лет, а затем, присев на кресло и держа моего младшего брата на коленях, ласково гладил его по русой головке и, путая немецкие слова с русскими, стал говорить, что у него самого там, в Неметчине, также есть примерно такого же возраста сынок, который вынужден воспитываться без отца, поскольку он, его отец, должен был пойти на войну.

Толя, сидя на коленях у немца, был ни живой, ни мертвый.

С начала немецкой оккупации власти особенно не беспокоили жителей. Подати с селян, безусловно, брались, но не такие большие.

Первыми жестокость нового «немецкого порядка» изведали евреи, которых перед войной в Могильном было немало. В один из осенних дней 1941 года им приказали неотлагательно собираться в неведомую дорогу. С плачем и стоном выносили еврейские семьи из своих хат и грузили на повозки вещи, нажитые за предыдущие годы, садились на них сами и под конвоем немцев и полицаев выезжали из нашей деревни. По этой причине в Могильном стоял такой крик, что мы, дети, не могли усидеть дома, и почти все высыпали на улицу, чтобы поглядеть на этот переполох. Люди разошлись по хатам и успокоились только когда последняя подвода с евреями прокатилась по мосту и исчезла из наших глаз в направлении Узды.

Расправившись с евреями, немецкие власти немедленно взялись за семьи красноармейцев, коммунистов и ответственных советских работников, которые не сумели эвакуироваться, а затем и за семьи партизан. Арестовывать их обычно приходили либо поздно вечером, либо на рассвете.

По тому, как складно производились подобные «налеты», нетрудно было догадаться, что немцев кто-то наводит. Как правило, подозревали в этом тех, кто до войны был обижен советской властью или находился в состоянии постоянной неприязни к арестованным немцами. И то, и другое ни для кого не было секретом. Поэтому нередко получалось так: сегодня немцы с полицаями арестовали и забрали с собой одну семью, а через несколько дней ночью в деревню приходили уже партизаны, силой забирали с собой в лес другую семью и там расстреливали. Так и высекал молохов меч войны одну могильнянскую семью за другой.

Кроме немцев и полицаев, которые служили в местных немецких гарнизонах, время от времени останавливались в Могильном и немецкие войсковые части. Как после нам разъяснили партизаны, их главной задачей было уничтожение лесных мстителей и наказание местных жителей, которые помогали им в борьбе с немецкими оккупационными властями.

Отношения немецких войсковых частей к крестьянам, как и крестьян к ним, постепенно менялись в сторону все большей взаимной подозрительности и неприязни. При этом период, когда немцы у нас вызывали больше интереса, чем страха, был довольно коротким. Очень скоро люди уразумели: понимания от немецких солдат ожидать не следует, зато фактически ни за что можно понести от них самое жестокое наказание. В этом могильняне могли убедиться на примере деревни Масявичы, расположенной неподалеку от Могильного.