Солнце отражалось в брусчатке – крошечное пятнышко в каждом шестиграннике. Сверкали лужи, лавочки (такую проверишь, прежде чем сесть: не окрашена ли?), камни-скульптуры, даже урны.

Месяц, чуть больше, и горожане свыкнутся с теплом, станут носить тёмные очки, прятаться в тень, бухтеть «ну и жара!», вытирая пот платочками, но пока… Антон и не подумал забраться в тенёк – сел на залитую светом лавку – правда, «по-зимнему»: задницей на спинку, ногами на сиденье – и, сощурившись, глянул на солнце. Красные круги пробежали перед глазами. Как в детстве, на море – закрой веки, прикрой их ладошкой, или даже набрось на лицо полотенце, а яркие лучи всё равно пролезут к тебе. Бесконечным летом, когда мама или папа говорили: «Через два дня уже и домой» – и было легко понять, о чём они, но это не имело значения – времени просто не существовало.

Пятилетним Антон почти весь год прожил у бабуши и дедуши, и дед нередко, едва придя с работы, кричал прямо с порога: «Ан-то-ша! Ну-ка давай бегом одевайся!» Чаще всего они ходили к фонтану – этому, ближайшему, почти домашнему. Дед вёл Антона за руку и что-нибудь рассказывал. Медленно, словно поддерживая темп ходьбы. «Прогулки перед сном очень полезны», или «Когда твой папа был маленьким…», или «Вот когда ты вырастешь…» Если ещё не совсем стемнело, а домой возвращаться не хотелось, они спускались к парку и самолётам. А иногда, обычно по праздникам или в выходной, выбирались к главному фонтану – на Октябрьской, тому самому, что «пойдём на фонтан» и «жду у фонтана». Здесь проходили концерты, стреляли салюты, сюда приезжал луна-парк.

Вряд ли воспоминания Антона про то время были своими – скорее «новодел», дореволюционные монетки, отчеканенные в гараже возле рынка пару дней назад: из рассказов-историй, разговоров-фотографий – родственников и не только. В одном котле варились телепрограммы и семейные альбомы, открытки и старые газеты, дополняя друг дружку, рисуя одно большое полотно. «В пять лет я…»

За эти годы площадь Маяковского изменилась, стала совсем другой. В книге «Наша Родина», из отцовского детства, она была выстлана крупной прямоугольной плиткой, форсунки в фонтане расставлены звёздочкой, пятиконечной, как её любили рисовать школьники – пять отрезков и готово; ближе к центру – высоченные струи, по краям – чуть ниже; за фонтаном – флаги: красные и красные с голубой полосой.

Потом фонтан перестал работать, его закрыли на ремонт и забыли – на год, второй, третий; меж плитами стала пробиваться трава – где невысокая, а где просто заросли; появилось несколько киосков-батискафов, на месте флагов – летнее кафе.

Такой площадь была на Янкин выпускной. Яна и её подруга с забавной фамилией – то ли Артёмчик, то ли Андрейчик – прихватили пару бутылок шампанского и сбежали сюда, к Антону, едва закончилась официальная часть с завучами и родителями. Здесь они пробыли почти до утра – смеялись, бегали по периметру «пентаграммы», отходили к киоскам за новой выпивкой – благо возраст покупателей тогда мало кого волновал; кричали проходящим мимо: «Семьдесят пятая – лучшая!»

В нулевые, году в 2003-м, площадью занялись всерьёз: новая брусчатка, новые клумбы, новые лавочки. И новый фонтан – с шаром в центре. Струи теперь не били вверх как гейзеры, их сменили пять симпатичных водных куполов-цветочков. Душевно-спокойный вместо торжественного и торжественно-заброшенного. Ещё на площади расставили камни – большие, гладкие, с языческим орнаментом.

Сезон фонтанов начинался лишь на майские. Антон был зрителем, пришедшим слишком загодя – пустой зал, пустая сцена. Как в кино минут за тридцать до начала сеанса. Молчащие ряды; спинки – деревянные или мягкие бархатные – не так уж и важно. Приглушённый свет. Всё вроде бы на месте: и расшторенный экран, и глаз кинопроектора за спиной, и зелёный «Выход» над дверью. Но что-то не так, кажется, что зрителей не будет – ни без двадцати, ни без пяти, даже в ровно; и не будет фильма – механик просто забудет его включить.