– Камышников, к доске! – опустившись на учительский стул, шёпотом крикнул Малой.

Проигнорировав брата, Андрей приблизился к первой парте третьего ряда. На мемориальной наклейке красовался насупленный Найдан Бадмаев. Андрей о нём слышал. Точнее, слышал о его матери. Она к Восьмому марта получила открытку от Городского совета народных депутатов: «В канун праздничного весеннего дня желаем Вам быть обаятельной и добросердечной! Храните замечательные качества, благодаря которым ваша жизнь становится светлее, и примите наши искренние соболезнования тому горю, что постигло Вашу семью. Пусть память о доблести сына греет Вас и дальше. Успешной реализации жизненных планов, любви, добра и счастья! С праздником Весны. Ура!» Поздравительная открытка пришла за несколько дней до гробовой карточки, а когда пришла карточка, матери Найдана уже не было в живых, потому что её хватил инфаркт и она умерла.

Родные собирались похоронить мать Найдана вместе с сыном, но выяснилось, что сын жив и продолжает вгрызаться в грунт Бобровского семьдесят третьего забойного котла, на третьей полосе продвижения, то есть в относительной безопасности на границе между зелёной и жёлтой зонами. На могилу матери поставили венок «от сына», хотя про её смерть Найдану не сказали, а через месяц в город пришла повторная гробовая карточка с его именем. Родные не поверили, пошли в командировочный центр ругаться, но Найдан в самом деле погиб: то ли отравился в зелёной зоне, то ли погорел под горизонтом контролируемого пожара в жёлтой, то ли перевёлся в красную и задохнулся от неконтролируемого выхода газа в траншее, – детали Андрею не запомнились.

После того случая гробовые карточки одно время разносили под присмотром врачей. Иногда подгоняли скорую помощь, чтобы сразу после вручения обколоть нужными уколами и, если потребуется, забрать в больницу. Вот только карточек приходило много, врачей было мало, и от подобных премудростей отказались. Теперь скорую гоняли разве что к старикам.

– Камышников, двойка! Выйди вон, – захихикав, Малой откинул стул на задние ножки и тихонько шлёпнул ладонью по учительскому столу.

Андрей прошёлся по двум другим мемориальным партам третьего ряда. Егора не встретил, но задумался, как бы сам смотрелся на фотографии в защитном костюме и каким бы получилось его собственное жизнеописание. Активно в школьной самодеятельности не участвовал, да и не очень понимал, о какой самодеятельности идёт речь. В спортивных секциях не отличался. Многократных поощрений от директрисы не выхватывал, зато однажды выхватил смачный подзатыльник, и потом полшколы ходуном ходило от смеха. Дисциплинированностью не выделялся. В целом был порядочным, и да – зависал в окружении сверстников, если не считать последнего месяца, когда к нему намертво прикрепился Малой. Такое себе жизнеописание…

На первой мемориальной парте второго ряда красовался улыбчивый Кашин. Андрей слышал, что Кашин из землекопа-обвальщика выбился в лаборанты склада взрывных материалов и мог бы со временем стать заведующим зарядной мастерской. На наклейке так и написали. О том, что для похорон Кашина кое-как насобирали пять обугленных килограммов, – вот об этом нет, об этом не написали. И про Цыреторова на соседней мемориальной парте умолчали, что он в обвальном корпусе подорвался вместе с Кашиным. Ему пробило голову осколком. «Повезло вам, – сказали матери Цыреторова. – Благодарите, что лицо сохранилось и можно в открытом гробу». Правда, о его сгоревших руках не предупредили. На похоронах мать заметила, что они связаны за спиной, и полезла положить их на грудь, потому что в открытом гробу руки обычно лежат на груди. Сняла верёвку, потянула за плечи и вытянула чёрные культяпки. Пока не видела их, особо не плакала, а как увидела, с воем повалилась на землю.