Малой сел к Андрею поближе и пришёл в восторг от формулировок вроде «расчёт автотранспорта для вывоза основного объёма грунта» и «радиус резания грунта на уровне дна выемки». Малой такое любил. Знал, что подрастёт и будет сам, без решебников, высчитывать продолжительность рабочего цикла автосамосвалов, длину рабочей передвижки экскаватора, ширину лобовой проходки, и одноклассникам начнёт помогать с домашними заданиями, потом поступит куда надо и отправится штатником в котёл получше, а не как отец – внештатником под линию обвальной зоны.

– Число автосамосвалов, занятых на вывозке грунта, – пробормотал Андрей, переписывая решение, – составляет ноль шестьсот сорок пять часов, делённое на ноль сто шестьдесят два часа, и равняется трём и девяносто восьми штукам. Округляется в бóльшую сторону и принимается равным четырём.

– Четырём, – повторил Малой.

Андрей управился с двумя задачками, утомился и сунул тетрадь Малому. В нетерпении прогулялся по коридору. Мельком взглянул на транспарант «В забое не бросаем», рекламу мраморных и гранитных памятников, список из десяти самых полезных продуктов для землекопов-вегетарианцев и подборку советов от опытного протезиста. Послушал, как в очередях шепчутся о всяком. Вспомнил, что Ташкин из параллельного класса однажды назвал тех, кто сидит в больничных коридорах, грустными уродами, которых следует немедленно убрать в далёкую тишину. Андрей тогда завистливо поддакнул, потому что отец Ташкина руководил взрывным отделом и приезжал домой когда хотел, ну или не когда хотел, но часто, и в больничных очередях по своему положению, конечно, не торчал, а сейчас Андрей поддакивать не стал бы, и пусть бы Ташкин сам проваливал в свою далёкую тишину или куда подальше.

– Он людей слóжил, как бычки в пепельницу, абы как, – прошептал землекоп у девятнадцатого кабинета. – Ехать было километров сорок, а там километры длиннее, потому что по гов…, то есть по бездорожью, и нас вытрясло до кишок.

Ему кивнули, и он повторил:

– Как бычки, ей-богу. Там каждую кочку своей ж… ну, собой чувствуешь. Нет бы нормально полóжить, так нет – как бычки в пепельницу.

– Деревья всё. Одни кочерыжки. Без веток, без ничего, – прошептал землекоп у семнадцатого кабинета. Он шептал давно, и все устали кивать, но кивнули, только неприметно, чуть поведя головой.

У пятнадцатого кабинета говорили, что в котле под обвалом у каждого пятого рвётся барабанная перепонка и глухих теперь как никогда много. У двадцать первого обсуждали появление в городе глубоких ям. У двадцать восьмого твердили, что хуже всего нюнькаться с ожоговыми, ведь они приезжают плаксивые, не то что ампутанты, которых запросто обучают водить радиоуправляемые землеройные машины. Ожогового поди чему-нибудь обучи, если он капризничает и пускает сопли.

– Чем больше кричишь, тем меньше, считается, тебе нужна помощь, а им важно сортировать, кого сразу вывезти – иначе вытечет, – а кого нет смысла, потому что там уже всё, и это видно, поэтому я молчал. Хотя сейчас лучше: на «мотыге» раз – и дёрнули. Если меня память не ошибает, раньше на одеялах таскали.

– И жбан рвёт, я начинаю орать.

– Деревьев нет, одни кочерыжки.

– Лишь сделал себе урон в сердце… Там и минуты дольше. Два часа, а тебе что целые сутки. Как бычки, ей-богу.

Устав от вездесущего шёпота, Андрей вернулся на скамейку к Малому. Вскоре к ним присоединился дядя Саша.

– Ты следи, чтобы отец не пил, – попросил он, почёсывая щетину. – Шукай по местам, заглядывай за батарею. У Оли забот по горло, а ты помогай.

Андрей не сказал, что отец после выпивки иногда вспоминает, как нормально говорить, и мать этому радуется, хотя, конечно, пить ему запрещает. Хотел ответить серьёзно, чтобы не прозвучало глупо. Не подобрал слов, лишь посмотрел на дядю Сашу, как смотрят взрослые, и кивнул. Помедлив, пихнул Малого локтем, чтобы брат перестал елозить на скамейке, и отнял тетрадь.