«Болван» послушно пошел закрывать дверь кафе.

Меня подмывало спросить, для чего она заморочила бедного парня. Причем в духе Шпалы спросить, вроде: «На буя буянила?» Смолчал. Мне нужна помощь вурдалачки. «Попросить» закрыть зал и принести поднос бутербродов – это не то же самое, что «попросить» присоединиться к завтраку в качестве блюда.

Так что я просто ускорился с поглощением пищи. И быстренько перешел к тому, ради чего эта встреча затевалась.

– Лена, – вздохнул поглубже, как перед прыжком в воду. – Я хотел бы поговорить с тобой о моем отце. Если ты не возражаешь, конечно.

– И все же, с болью в горле, мы тех сегодня вспомним, Чьи имена, как раны, на сердце запеклись, Мечтами их и песнями мы каждый вдох наполним1…

В пустом помещении ее голос звучал особенно звонко. Надрывно. Пронзительно. Искренне. Лена уже напевала при мне строку из этой бардовской песни, но тогда звучание было совсем иным.

– Спрашивай, – прочувственно сказала она. – Не знаю, будут ли тебе полезны мои ответы – я всего лишь одна из его студенток. Луной клянусь отвечать полно и искренне, и не возьму за то никакой платы.

После того, как прозвучала клятва – клятва, которой я не просил – я задумался. Джо был прав, когда обещал мне союзника в лице своей немертвой жены. Будет ли верным использовать представившуюся возможность только для расспросов о работе и университетском круге общения отца?

– Если не возражаешь и можешь уделить мне лишних полчаса, начну издали, – сложил пальцы домиком, свел брови и принялся говорить. – Расскажу о некоторых недавних событиях, чтобы ты поняла, с чем связан мой интерес.

– Постой! – оборвала меня жестом Лена. – Дополню: Луною и непроглядной ночью клянусь сохранить весь разговор между нами двумя, если только последнее не нанесет вреда моей семье.

Благодарно ей кивнул. На столь широкий жест я не рассчитывал. Идя на встречу, и представлял наш разговор иначе. Несколько моих вопросов, несколько ее ответов.

Мне же были протянуты щедрой рукой помощь и расположение – бери и пользуйся. Отказаться от этого дара? Только потому, что в самом начале нашего знакомства все пошло вкривь и вкось? Или потому, что в моей новой союзнице не было жизни – в привычном мне понимании?

Увольте, не настолько я дурак.

Союзник – это слово звучит хорошо. Во все времена. Ко всем, живым и мертвым, оно одинаково применимо.

И я стал говорить.

Повел рассказ с того дня, как откликнулся на зов о помощи из гаража. Отбросил лишние подробности, сосредоточился на фактах. На неких словах, что совсем на слова не похожи. На том, кто пользуется этими словами-не-словами: то ли шайка, то ли организация. На эффекте этих не-слов.

И на явственном интересе к записям родителя со стороны (я обошелся без имен) одной могущественной представительницы мира Ночи.

Не забыл упомянуть, что записи из отчего дома убраны. Куда и зачем – мне не ведомо, а выяснить смогу не раньше августа.

Слова. Мир слова. Отец, заведующий кафедрой математической лингвистики.

Его младший (по должности) коллега, профессор Пивоварский. Его странная гибель.

И разговор, точнее, обрывок разговора. Тот в памяти всплыл недавно, уже после того, как не-слова были применены ко мне.

«Это может стать проблемой», – дребезжащий голос гостя.

Дядя Слава не был стариком, они с отцом были ровесники. А голос его дребезжал по-стариковски, отчего я сразу узнал говорившего.

Тихий, неприметный, книжный человек. «Пыльный» почему-то хотелось мне его называть.

«Это может стать прорывом, Мстислав!» – грудной, сильный и властный голос па.

С отцом редко кто спорил. Он был столь убедителен, когда говорил, что с ним обычно соглашались.