Когда я подошла к мусорной куче, заморосил мелкий холодный дождик, и я знала, что мне следует идти домой…

Но только не сегодня, решила я, и стала созерцать кучу с мусором. На самом верху этой большой кучи лежал большой пластмассовый пупс. Его голова, руки, ноги, беспомощно висели на растянутых резинках, отделённые от туловища.

Это зрелище так впечатлило меня, что сердце буквально сжалось от жалости к нему, и в следующее же мгновение к себе.

И мной сразу овладела мысль, что ведь и меня, как и этого пупса, за ненужностью выбросили и забыли…

И оказывается, что я совсем одна в этом огромном и злом мире, и не кому не нужна, совсем не кому…

И тут память услужливо стала воскрешать все прискорбные события, которые произошли в моей маленькой жизни, наполненной постоянной болью, порождённой словами и действиями тех, кто окружал меня.

В голове звучали слова, произнесённые в мой адрес «Ну, уж слишком она у вас мала! А в кого это глаза то у неё такие чёрные, прямо цыганка! Да надоела ты мне, больше горькой редьки! Тоже мне принцесса на горошине! У всех дети как дети, а у тебя одни болячки! Ешь несчастная, позор ты наш! И откуда ты такая свалилась на мою голову! Где же силы брать на тебя убогую! Горе, ты моё горе! Да что ж с тобой делать с невдалюкой такой! У всех дети, как дети, а ты сущее наказание!

Глаза б мои на тебя не смотрели, пакость ты такая!» И все эти голоса звенели на все лады и более всех голос мамы…

И сознание быстро подсказало, так вот почему всё так – и не целует, и на руки не берёт, и всегда всем не довольна, и всё это потому что я не родная… Тут же вспомнилась сказка про Золушку, которую читал папа. Но у золушки был папа…

А теперь выходит, что и дедушки и бабушки у меня тоже нет…

Мне было так тяжело, так невыносимо больно, мне так хотелось какого-то утешения, что я его тут же себе нашла. Я смело полезла вверх по мусорной куче, проваливаясь в житейский хлам и отбросы по колено, и когда добралась до самого верха, то бережно, как самое большое сокровище, взяла на руки и прижала к себе брошенного пупса. Он был олицетворением нашей с ним горькой отверженности…

Когда я шла домой его ножки и ручки болтались, издавая, как мне казалось жалобный стон, и я приговаривала, ещё крепче прижимая его к себе: «Ничего маленький, я всё тебе подлечу, и будешь ты как новенький, и теперь ты будешь любимый, ведь у тебя теперь есть мама».

Тайну своего познания, я решила нести в себе…

В тот день домой пришла совершенно другая девочка, она сразу повзрослела и навсегда простилась с наивностью беззаботного детства, хотя и до той поры моё детство нельзя было назвать безоблачным…

Впоследствии я многие годы не расставалась эти пупсом, всё чётче осознавая, что мы с ним родственные души. Он был моим утешением во всех моих горестях и печалях. Только он был свидетелем моих исповедей и слёз. Вот так в шесть лет во мне проснулся инстинкт материнства, вполне осознанного и такого болезненного, со страхом несоответствия…

ГЛАВА ШЕСТАЯ

ПОДРУГА ПО НЕСЧАСТЬЮ

Все мои совсем не детские печали наполняли мою теперешнюю жизнь до самого края. Каждое слово, сказанное в мой адрес, я пропускала сквозь призму желаемой любви и понимала, что её непомерно мало, для того, чтобы я могла себя чувствовать хоть немножечко счастливой. Я сразу поняла, что счастье надо завоёвывать, отстаивать, бороться за него изо всех сил. Всё началось с моего нового друга-пупса. Когда я принесла его домой, сразу по приходу меня никто не заметил, так как мама как всегда была вся погружена в чтение романа, а папа по обыкновению, так уж у нас повелось, был занят приготовлением обеда. Папа всегда был более внимателен ко мне и всегда справедлив, поэтому я направилась к нему с просьбой починить моего нового и совершенно необходимого для меня друга. Не скажу, что папа был в восторге от моего странного желания, но он не стал вступать со мной в долгие разговоры. Для починки пупса была совершенно необходима резинка, и папа вторгся в святая святых – в мамину машинку. Именно в тумбочке, где размещалась машинка, находилось множество интересных, на мой взгляд, вещей, но доступ туда, для меня был строго-настрого запрещён.