Тогда она справлялась сама, тихо плача ночью в подушку и напиваясь до бессознательного состояния в компании тогдашних друзей. Те за неимением опыта не могли предложить ничего лучше, чем дорожку в нос и водку в горло.

Тат со вздохом достала «зимний» тональный крем. Смуглая кожа без нужной дозы загара становилась серой, Дрейк усиленно замазывала болезненный вид.

Жирно подвела черным глаза. С пятнадцати лет обещали, что с возрастом детские щечки уйдут, Тат надеялась и верила. Не ушли. Без косметики она до сих пор выглядела подростком, это раздражало. Визуально увеличивать глаза приходилось ежедневно, чтобы продавали сигареты. Думала про удаление комков Биша, чтобы начать сверкать острыми, впалыми скулами, но это было слишком. Боль она разлюбила.

Опыт подсказал Дрейк надеть кеды, а не любимые туфли с каблуками выше, чем небоскребы Дубая: после пары стаканов всем будет плевать, какая у нее обувь.

Волосы семь раз распустила и заплела в косу обратно. В мелкую сумочку запихнула сигареты, телефон, презервативы, косметику – обязательный набор для тех, кто собирается просрать свою жизнь. Деньги и ключи от дома лежали в надежных карманах джинсов, на запястьях красовалась коллекция браслетов.

Тат вышла из дома, укутавшись в кардиган, – в таком виде на «ночевку к подругам» не ходят. В своем возрасте она могла без объяснений не ночевать дома, но заставлять волноваться родителей не хотела. Лимит уже был исчерпан.

Она долго топала от метро, прежде чем увидела знакомый, горящий огнями дом. По пути выкурила семь сигарет. В голове появилось приятное головокружение, но Дрейк все равно нервничала. Ее первая вечеринка в университете. Первая спустя три года.

Первым делом, зайдя в дом, Татум налила себе пива. На вкус пойло оказалось старой мочой – пошарив по кухонным шкафчикам, Дрейк нашла хороший, дорогой виски. Через несколько минут по телу разлилось противное щекочущее тепло, мозг стал ватным. Запах алкоголя и музыка окунули на секунду в прошлое.

Татум вздрогнула от мурашек, сбитая с ног воспоминаниями. Было не так шикарно, но так же безысходно. Вот во что превратилось ее существование – в дешевый голливудский триллер. Только в фильмах, помимо хеппи-энда, еще все красиво показано.

В фильмах депрессия – это красивая худая девушка, сидящая на широком подоконнике и размазывающая тушь по лицу, пока за окном тоскливо моросит дождь. Еще бритва и красивые порезы на запястьях. Женский персонаж, прописанный мужчинами. Даже когда показано без прикрас, все равно не как в жизни.

Жизнь – сука. Разбивает розовые иллюзии железной битой – жестко, страшно и навсегда.

На самом деле депрессия – это пялиться в потолок в четыре часа утра, сидеть дома и ни с кем не разговаривать. Депрессия – это сальные волосы и грязная, потная одежда, потому что сил привести себя в порядок просто нет. Это беззвучный вой по ночам, потому что слез нет – есть скручивающийся от скулежа желудок и рвота желчью. Это опухшее лицо и обкусанные ногти; это не красивые рисунки в скетчбуке, потому что тебе больно, – это смерть при жизни.

Царапины на руках и бедрах – способ перевести боль душевную в боль физическую, будто, если шрамы зарастут, зарастет и гнойная рана одиночества на сердце. Самое страшное, что при этом в подкорке остается надежда – надежда, что кто-то заметит, придет на помощь. Что тебя обнимут и пожалеют, какую бы херню ты ни творил, а не отправят рассказывать об этом паскудстве постороннему человеку – психологу.

Надежда на понимание и поддержку; надежда на то, что все пройдет само собой; надежда на свет в конце туннеля – на что угодно. И ее оттуда, из грудины, не выскрести.