Вестник.

Божество.

Иссу.

Княжич слышит слишком много и не чувствует ничего кроме онемения, пока слова молитв копятся под сводом. Шепчет, послушно повторяя за настоятелем:

– Не придет коварный демон, не совратит помыслов и желаний, не проникнет в душу, не затронет сердце, не развратит разум. Не даст Пустоте вытечь из рук, не даст рассыпаться в прах костям, не даст плоти сгнить, а зубам выпасть. Не потекут глаза мои, не покроется кожа моя гнойными язвами. Грехи тяжкие не нести мне на плечах, грехи страшные не вершить под этим небом.

Мальчик вдруг чувствует нечто, что отслаивается от него угольной тенью. Нечто, что в его сознании обретает форму. Нечто, что является неотъемлемой частью дара. Дрожат прозрачные ресницы, а зверь за спиной обнажает кривые клыки. Скребут когти по доскам, шумное дыхание опаляет ухо. Черта из соли на полу у ступней княжича.

– Чище мой разум росы, вернее отражения, крепче векового клена. Рождаются мысли по моему велению, служат псами мне, хозяину, и умирают, стоит приказать. Владею я ими, господин я им. И не смеют они скалиться, не смеют огрызаться. Чувства, что манящая их кость, должны истлеть. Покинуть тело, вспыхнуть и угаснуть свечой на ветру.

Катится пот. Застревает в глотке плотный воздух, выходя с сипением, перекатываясь в животе свинцовым шаром. Зверь не хочет уходить. Зверь мотает головой. Схватив княжича за плечи, обдает маслянистым смрадом, но голос настоятеля крепок, а в мальчишеской груди зарождается волна, заставляет встать на ноги.

– Пока я жив, я лишь сосуд. Сосуд, над коим мой разум настоятель. И если погрязну я, не устою пред грехами, то обязан умертвить себя в сей же миг, как преклонятся мои колени. Ибо если я не владыка разуму своему, нет места мне на этом свете.

Занесена нога над чертой. Нужно всего лишь сделать шаг. И мальчик делает. Переступает грань. Слеза одиноко чертит дугу, тяжесть сменяется обескураживающей легкостью, но как же больно, и боль эта столь пронзительно страшна. Словно вывернули наизнанку, словно вырвали кусок тела, словно надругались над сутью. Давным-давно, в прежней жизни. Туман пред глазами, никак не проморгаться.

– Теперь взгляните на пламя, – просит настоятель. – Попробуйте управлять им.

Но сколько ни старается княжич, пламя не желает даже покачнуться. Ровным цветком стремится ввысь.

– Хорошо, юный господин, – удовлетворенно качает головой настоятель. – Ваш дар отныне полностью вам подчиняется. Вы будете учиться правильно выпускать его и использовать.

Только мальчик всё ещё чувствует слабый след зверя. Где-то высоко-высоко, среди балок потолка. Где-то глубоко-глубоко, в обители теней. Коснуться ненароком, подумать. Пламя вдруг взвивается столпом, кидается на княжича ударом плети. Истошен детский визг…

Ему хочется плакать. Так сильно, что чтобы не разреветься приходиться прокусить себе нечаянно губу. Не поднять взгляда на прибывшего в храм отца – гремит грозовое молчание. Не поднять взгляда на матушку, что по возвращению в поместье прячет в своих покоях, прежде чем отправиться к мужу и броситься в ноги в иступленной мольбе:

– Он научится. Молю, только не отправляйте… Он научится. Пожалуйста, мой дорогой супруг.

Но за лекарем всё равно пошлют. Всё равно приведут его к князю в покои, чтобы расчётливо задал тот один единственный вопрос. И получил ответ:

– Боюсь, господин, ваша жена не сможет выносить ещё одно дитя. Женское здоровье не позволит. Если же вы отречетесь от неё, император оскорбится. Племянница ведь его. Простите, но мальчик – единственное, что есть у вашего рода.

Изготовленные из древесины магнолии ножны расписаны хризантемами. Отливает на свету черный лак, кроваво-красный шелковый шнурок оплел рукоять.