– Гор, послушай меня, – мальчик взволнованно приоткрывает рот, а мать склоняется ближе, дышит страхом. – Я скажу тебе то, что ты должен запомнить навсегда.

Любимая Хризантема нынешнего императора. Кровавая Хризантема. Устлавшая путь телами, игравшая радужными бликами, наслаждавшаяся вседозволенностью. Дикий зверь, в Ночь Багровых Слез выпущенный из заточения хозяйской рукой.

Ходили слухи, что смех Хризантемы был слышен даже за пределами дворца. Ходили слухи, что Хризантема не замечала ранений. Ходили слухи, что Хризантема остановилась лишь у подножия трона.

– Твой отец уб…, – женщина проглатывает слово, – победил многих для того, чтобы наш император обрел власть. Его сила велика. Ты должен слушаться отца. Понял, мой малыш? Слушаться во всем, что бы он тебе ни сказал, что бы ни велел. Всегда чти его, – объятья, порывистые, впивающиеся пальцами в ткань на детской груди, поцелуи усыпают лоб, щеки, куда попадают. Скоро пробудится дар, и обратит князь свой взор на дитя. Прижимается щекой к макушке сына княгиня, сдерживая сухие слезы. – И тогда я буду счастлива. Обещай мне, Гор. Обещай, что будешь покорен.

– Обещаю, матушка.

Глухой рокот грома. Скатывается ливень по крыше беспокойной дробью. Лисенок приник к мерно вздымающейся груди. Спит мальчик, уткнувшись носом в изгиб локтя, и хмуры его брови.

Потому что безлик белоснежный мир во сне. Утопает в метели, наполненной далеким звоном. Что-то возвышается в эпицентре бурана неясным исполинским силуэтом, а от ледяного ветра слезятся глаза, щиплет кожу и перехватывает дыхание.

Люди вдали на краю пропасти – сотни и тысячи фигур, застывшие в небытие словно насекомые в янтаре. Выпускают из уст радужные всполохи под гулкую хрустальную песнь, что вдруг затекает княжичу в уши, пробирается по черепу, пропитывает кости.

И видит за метелью мальчик первозданную Пустоту. Окунается в неё на долю мгновенья, достаточную, чтобы осознать. Ни звука, ни формы, ни образа, ни запаха, ни движения, ничего там нет. Растворено безвозвратно в бесконечности. Матерь всего сущего Пустота, она же всего сущего конец.

Открывает рот княжич. Схватившись за голову, валится на колени. Боль же крюками вытягивает из него радужную песнь, бесцветные пятна разрастаются на коже. Две девочки стоят пред мальчиком. Две девочки с кровавыми подтеками на синюшных губах.

– Помогите, – лепечет младшая из них.

Княжич заходится беззвучным воем, когда звон наматывает его жилы на веретено. Проникнув в вены, устремляется вместе с кровью к содрогающемуся сердцу.

– Простите, – произносит старшая.

И сердце сжимается в тупой, отравляющей рези. Хриплый вопль. Княжич открывает глаза, просыпаясь. Выгибается так, что кажется готов ненароком сломать себе хребет, а комната кружится в сизой дымке, ходит ходуном под треск, стук и звон. Взлетают вещи в воздух, валятся на пол точно при землетрясении.

Пока надрывается в вышине гром, пока порхают яростными мотыльками радужные искры, пока несется по коридору топот. И мать бросается к постели сына, укрывает в объятьях захлебывающего рыданиями мальчика.

– Тише, тише. Не бойся, Гор. Это всего лишь часть тебя.

Два призрачные тени в углу комнаты. Скорбно их понимание. Пробудился дар княжича в 95 год от Исхода.

***

– Владеть даром непросто, – поучает настоятель. – Вы обязаны им повелевать, юный господин, а не он вами.

Пламя в чаше. Разводы соли движутся лениво, влекомые течением мысли. Княжич не размыкает век. Прямая спина ноет, счет времени давно потерян, а настоятель ударяет в бубен. Благовония путают мысли, как и монотонный хор монахов. Хоровод звезд. Гнутся кроны под напором ненастного ветра, скалится череп на алтаре.