– Какой там! – отмахнулся Шольц. – Наоборот. Вся квартира – вверх дном! Следы борьбы, значит. А тело его, Скворцова то есть, изрезано всё, кровища повсюду, а под ним – круг ритуальный, с пентаграммами и рунами колдовскими! Сатанисты, стало быть, бушуют. А свидетели заявляют, что ничегошеньки не видели в тот день необычного, кроме собаки огромной. Возле подъезда, говорят, сидела и с укором на всех смотрела. С укором, слышишь? Бабки, что на скамейках время коротали, особо этот момент подчеркивали.

Я отчего-то закашлялся, а делать это с наполненными дымом легкими – не слишком удачная идея. Получив несколько совершенно бесполезных ударов по спине, после долгих откашливаний я все-таки спросил:

– Коричневая собака, да? Мохнатая, на медведя похожа?

– Откуда я знаю, братец? – затушил вторую сигарету Шольц. – Мне до твоих фантазий дела нет.

Меня почему-то хватил озноб. Какой-то явственный дискомфорт ощущался от осознания того, что зверь, виденный с утра, – не сон и не мираж, а самый что ни на есть настоящий, из плоти и крови. Разумеется, это могла быть совсем другая собака – мало ли брошенных животных в городе? Но именно та деталь, что псина смотрела на прохожих с укором, не давала теперь покоя. Ведь и мне взгляд животного показался слишком… осмысленным? Но, в конце концов, какая разница? Гривенником в трамвае за проезд животное не расплачивалось – и то хорошо.

Но офисная рутина, что ни говори, прогоняет любую хандру и лишние мысли из головы. Бесконечный гомон голосов не умолкал ни на секунду, и, казалось, нигде от него не было спасения. Все что-то кричали, передавали друг другу, ругались, здоровались и прощались; приходили курьеры, клиенты; работники из разных отделов бесконечным караваном пересекали открытое пространство офиса, огибая перегородки и столы, изредка задерживались возле кулера или ксерокса, скапливались вблизи туалета; трезвонили телефоны; женщины бесконечно подводили глаза перед карманными зеркальцами и одновременно перекрикивали друг друга в надежде озвучить самую свежую сплетню; мужики утыкались в телефоны или, словно зомби, вклинивались в караван офисного планктона, чтобы дойти до курилки или выпить чашку кофе. И вся эта система, как дорожное движение в Бангладеш, отлично работала, несмотря на отсутствие правил и какого-либо регулирования.

Пока, словно черт из табакерки, посреди всего этого хаоса не появился мужчина. Высокий, под два метра, худой, но с очень широкими плечами, недельной щетиной и черными как смоль волосами до плеч. Одет был, несмотря на жаркую погоду, в кожаную куртку с металлическими клепками. Большие темно-карие глаза с легким, слегка ленинским прищуром скользили взглядом от одного человека к другому. А перед тем как незнакомец, пританцовывая, зашел в кабинет Дмитрия Михайловича, я успел разглядеть у него множество побрякушек – разномастные кольца, браслеты и серьги. В городе, пусть не столичном, и не на таких насмотришься, но впечатление он, несомненно, производил.

– Держите меня, девоньки, я сейчас сорвусь, – обняв себя руками, Лера мечтательно уставилась в потолок.

– Чего тебя держать-то, недокормыш? Кому нужна тощая девка с девятью классами образования? Вот я – другое дело, – поправив обеими руками внушительную грудь, Тома из бухгалтерии полезла в сумочку за зеркальцем. – Я и женщина видная, и крестиком вышивать умею.

– Молчала бы, баба деревенская! – закатив глаза, Лера сделала вид, что набирает текст на компьютере. – Помню я, откуда ты сюда пришла, – с кожевенного цеха в дыре, названия которой никто и не вспомнит, при царе еще дело было. А теперь сидит, груди себе мнет и думает, что интересна кому-то! Ха!