Диана не любила Джимми в точном смысле этого слова. Подобная легкомысленной кошке, разрешающей котенку, отлученному от груди, продолжать ее сосать по привычке, леди Диана переносила молодого американца в своей интимной жизни. Она снисходила до того, чтобы принимать от него денежные подношения, поскольку ей не подобало брать на содержание принца Уэльского[19] от целлулоида, но не считала возможным отдаваться целиком его неуклюжим поцелуям. Для покорения сердца и чувств прекрасной шотландки нужно было нечто большее, нужны были изощрённые ласки виртуоза, а не неловкие ласки Джимми Баттерворса, едва сошедшего со школьной скамьи.

Однажды вечером Джимми отправился с двумя товарищами в бар «Данисли» выпить gin-fizz[20]. Леди Диана приказала своему гондольеру Беппо везти ее в направлении к Сан-Микеле. Была половина первого ночи. Серебристый молодой месяц скользил над остриями колоколен, усеивая опаловыми отблесками город мрамора и вод. Свежий ночной ветер приносил с Лидо соленое дыхание Адриатики. Венеция засыпала. Последние ѵароretti[21] скользили вдоль пустынных мостов, купол церкви святой Марии-спасительницы блестел на голубоватом фоне ночи. Леди Диана, растянувшись в глубине гондолы на медвежьей шкуре, любовалась красотой ночи и предавалась воспоминаниям. Старые законы искореняли роскошь патрицианских гондол, что не помешало леди Диане иметь роскошную малиновую гондолу, украшенную двумя химерами из бронзы, распростершими по ветру свои крылья и извергающими пламя из пастей. Леди Диана курила папиросы, повернувшись лицом к фонарю гондолы миниатюрной репродукции гигантского фонаря галеры Морозини[22]. Она забывала свое положение любовницы богатого американца и, перевоплотившись в догарессу, одинокая и печальная, наслаждалась сладкой отравой Венеции.

Гондола бесшумно продвигалась и только «пиццикато» капель, ритмично падающих с поднятого весла, нарушало тишину. Гондола скользила вдоль сырого и влажного свода Риальто, окутанного туманом, мимо пустынной Пескерия, вдоль Кандора, этой чудесной грезы старого палаццо Контарини, купавшего мраморное кружево фасада в холодных лучах луны.

Леди Диана приказала Беппо сделать еще тур, чтобы полюбоваться подольше этой чудесной игрушкой, отражавшей свои архитектурные мотивы, капители и арки в подвижном зеркале Большого канала. Гондола вошла в Канал святых апостолов; направо чернели стены с закрытыми глазами окон, налево высились глыбы камня, освещенные луной, с блестящим глазом слухового окна или со сверкающим зрачком лоджии. Беппо проплыл под аркой маленького мостика. Вдоль узкой набережной прошла и исчезла женщина в черной шали, молчаливая тень, проглоченная уличкой. Гондола леди Дианы проплыла мимо двух старых гондол с гнилыми бортами и разрушенной кормой, привязанных к старой прогнившей деревянной лестнице. Они напоминали двух отцветших красавиц, вспоминающих в одиночестве былую славу своих героических времен.

Рыжий кот, истощенный и взъерошенный, сидя на носу одной из гондол, неподвижно созерцал медленные отблески мутной воды. Проезжая, леди Диана протянула руку и погладила косоглазого мыслителя. Животное опустило уши и не двигалось. Была ли это воскресшая душа плебея, таинственно погибшего в ночь карнавала, или душа раба, удавленного за любовь красавицы в день символического обручения дожа с морем?

В Венеции существует поверье, что рыжие кошки таят за своими смарагдовыми зрачками блуждающий огонек людей, погибших от меча.

Малиновая гондола бесшумно проскользнула вдоль сада, наполненного шумом листвы, прошла мимо монастыря иезуитов и вышла в открытую лагуну, вода которой тихо журчала у подножья Fondamento Nuove.