И Николай Иванович медленно, устало зашагал к дому. А Гомозин, прислонив лестницу к сараю, полез на крышу. Едва он поднялся на пару ступеней, его сразу обдало затхлым запахом гнили. Опавшая листва забивалась в щели и, намокая, гнила. Егор Дмитриевич встал во весь рост и, поскрипев досками под ногами, начал примерять пилу к ветке, как вдруг обратил внимание на соседей.

С земли это соседствующее семейство было не видно. Их участок располагался диагонально участку Гомозина. И потому до сих пор Егор Дмитриевич ни разу этих людей не встречал. Бритый налысо жилистый мужчина что-то раскапывал в огороде; женщина – видимо, его жена, – одетая в спортивные штаны и куртку, «загорала» в лежаке. Молодая девушка с чёрными короткими волосами, держа в руке бадминтонную ракетку, смеясь, бегала за маленьким весёлым мальчиком, то и дело ловя и, потискав, отпуская его. Где-то возле их дома, заросшего диким виноградом, пульсировал поливочный кран, поливая не только газон, но и садовых гномов. Мужчина не переставая что-то рассказывал женщине, а она постоянно смеялась, прерываясь только на замечания детям и на глоток пива. Им были безразличны её замечания: они, потешно покивав головами и покорчив гримасы, продолжали беситься. А отец семейства иногда отлучался от своей работы и ходил крутить шампуры над мангалом.

Егор Дмитриевич хотел было поздороваться с ними, но не смог пересилить себя. Ему не хотелось обрывать эту идиллию семейного выходного. Наверное, решил он, у кого-то из них сегодня день рождения, и они выбрались вчетвером, не приглашая всяких дядей и тётей, которые наверняка напились бы и стали буянить. Или, подумал Гомозин, у них банально не было денег на пышные торжества и потому они были вынуждены скромно праздновать на даче. Но всё же выглядели они счастливо, сплочённо. Егору Дмитриевичу подумалось, что они никогда друг с другом не ссорятся. И ему стало завидно. Он подумал, что запросто обменял бы свою достаточную жизнь на такую тихую и уютную семейную. А они будто даже не заметили его, стоящего на крыше сарая в плаще и с пилой в руках.

Он решил поскорее закончить со своей миссией и стал быстро и гневно пилить сухую ветку. Мелкая древесная стружка летела ему в глаза, и он, быстро моргая, загонял её глубже под веки, думая, что, напротив, избавляется от неё. Он заметил краем глаза, что мужчина прекратил копать и, сделав из ладони козырёк от солнца, посмотрел на него. Гомозин чувствовал, что краснеет, и старался как можно быстрее покончить с веткой. Допилив её до половины, он стал расшатывать её, чтобы она сама сломалась. И действительно: ветка, хрустнув, немного поцеплявшись отростками за свежую листву, грохнулась на крышу под ноги. Доски, на которых он стоял, давно сгнили и нуждались в замене. И Егор Дмитриевич понимал это и должен был быть осторожнее с ними, но желание поскорее убраться сыграло с ним злую шутку. Доски, на которых он стоял, от удара яблоневой ветки проломились, и Гомозин вместе с ними упал в сарай. Ударившись головой о ржавую железную тумбу, он потерял сознание.

Первым, что он увидел, когда очнулся, было ясное, залитое ярким солнцем знакомое красивое лицо.

– Пап, он пришёл в себя! – крикнуло это лицо, и тотчас возле него появилось второе.

– Друг, ты как? Живой? Что болит? Ты в порядке? Эй?

– Привет, – тихонько сказал Гомозин, имевший привычку ни с кем не здороваться. – Где дядя Коля? – спросил он.

– С тобой кто-то есть? – спрашивал лысый мужчина.

– Дядя Коля в доме.

И мужчина побежал за Николаем Ивановичем, оставив Гомозина на попечение дочери.