Подойдя к подъезду, он встал под козырьком, не решаясь потянуть за ручку двери, трясся от холода и отвлекался на объявления на доске. Крупные капли, скопившиеся на кромках кровли, срывались и падали, разбиваясь о жестяной козырёк с раздражающей системностью. Будто кто-то сидел с метрономом на крыше и ровно с его щелчками отпускал по капле.

Из подъезда порывисто вышла вульгарно одетая женщина, обдав Гомозина приторным ароматом духов. Она процокала несколько шагов по мокрым бетонным плитам, затем остановилась и расставила руки на уровне бёдер. Она что-то буркнула себе под нос и, развернувшись, недовольно зашагала обратно, бубня что-то неразборчивое.

– Что за день? – сказала она не то себе, не то Гомозину, открывая дверь.

– А у вас окна заколочены? – огрызнулся Егор Дмитриевич. Она остановила на нём оценивающий взгляд.

– Захóдите? – спросила она, помолчав.

– Захожу, – отозвался он и прошёл за женщиной в тёмный подъезд.

Он шёл ровно за ней и остановился на втором этаже у четвёртой квартиры – женщина нетерпеливо ключом отворяла шестую. Гомозин смотрел на дверной звонок и не решался нажать на него. Он не представлял себе грядущую встречу, не обдумывал, что скажет, не боялся упрёков – их не могло быть – он боялся увидеть Её постаревшую. За его спиной громко захлопнулась дверь и проскрипел несколько раз прокрученный ключ.

– Никого? – раздался развязный высокий женский голос. Гомозин медленно обернулся и увидел ту же женщину в леопардовом пуховике и с зонтиком.

– Не знаю.

– А то зайди, погрейся, – усмехнулась она и зацокала вниз по ступеням, не дав ему ответить.

Егор Дмитриевич из интереса поднялся в пролёт между вторым и третьим этажами и решил немного проследить за ней. Она так же порывисто вышла из дому и зашагала будто наобум, несколько раз в секунду меняя решение о направлении. Ей навстречу шла старая сгорбленная женщина в войлочном пальто с двумя сумками. Старушка кивнула даме с зонтиком и что-то сказала ей, а та прошла мимо, будто ничего не заметив. Это была мать Гомозина. Одетая в знакомую одежду женщина шла незнакомой слабой походкой, и вся фигура её напоминала засыхающую каплю жидкой глины, всё же готовую в любой момент сорваться с кромки гончарного круга на пол. Гомозин быстро побежал вниз, чтобы помочь ей с сумками, и столкнулся с ней ровно в дверях подъезда.

– Давайте я вам помогу, – предложил он, не давая старушке опомниться.

– Да? Спасибо. Будьте любезны, молодой человек. – Она не без труда протянула ему нетяжёлые пакеты, и он взял их, развернулся и быстро зашагал наверх.

– Поставьте там на втором этаже у двери. Четвёртая.

– Хорошо-хорошо, – отозвался Егор Дмитриевич.

Он чуть не бегом поднялся, затем зачем-то действительно поставил сумки на пол и стал ждать маму. Она медленно шаркала по ступеням, тяжело дыша.

– Нашли там? – громко спросила старушка.

– Да-да, я поставил.

– Спасибо вам большое, – сказала она и остановилась напротив него. Гомозин смотрел на неё с улыбкой и всё ждал, когда она его узнает. Она же глядела на него с опаской, очевидно, не понимая, чего он здесь встал:

– Вам кого?

– Я к матери приехал, – сказал он, улыбнувшись.

– Надо же? Неужто к Вере Васильевне? – удивилась она и заулыбалась.

– Нет. К Лидии Тимофеевне.

– Как это к Ли… Егор! – вскрикнула Лидия Тимофеевна и встала как вкопанная, прижав руки к бокам.

Гомозин в два шага подошёл к матери и крепко обнял её – она тотчас заплакала, но отчего-то не отрывала рук от своего тела. Лишь спустя несколько секунд она опомнилась и стала гладить сына по спине, по волосам, обсыпая его мокрыми поцелуями.