– Ну загнул, брат! – цокнул Николай Иванович. – Что же ты Бога ребёнком делаешь? Как бы он, такой простой, мир создал?

– А их может, богов этих, вагон и маленькая тележка. И каждый свой мир создаёт. Наш вот создал Землю. Нам, может, не повезло – и какой-нибудь дурачок попался, или больной. Дефективный, в общем. А мы же ему, главное, поклоняемся. Раз он такой мудрый, каким его рисуют, нужны бы ему были поклонения? Да зачем? Неужто он такой мелочный и самодовольный? Эти поклоняющиеся, я думаю, сами своему Богу, если он не дефективный, плохо делают. Принижают его, мелочным делают. И сами же в него, такого плохого, верят.

– Ну ты же сам сказал, что Бог твой, если и есть, то плохой, не так?

– А я же ему и не поклоняюсь. Хороший Бог – так поклонения ему и не нужны; плохой – так зачем его самолюбие тешить? Лучше, как вы, в человека верить и человеку поклоняться.

– А нужны человеку поклонения? – улыбнулся Николай Иванович. – Если это хороший, не мелочный человек?

– Ох, подловили! – покраснев, захохотал Гомозин. – Ну ладно, не люблю я об этом говорить и не думаю совсем, вот и не пойму, как я к этому всему отношусь. Видите, говорю одно – думаю другое, или совсем третье. Жить бы просто и жить. Так вся жизнь пройдёт, пока гоняться за Богом будешь. А чего гоняться, если не догонишь?

– Ну, – серьёзным тоном протянул Николай Иванович, – кто-то же находит. – Им бы специалиста лучше найти. Врача, я имею в виду.

– Что ты, милый? – досадливо сощурился старик. – Каждый спасается, как умеет. Ты вот – работой, как я понимаю. Кто-то – Богом. А вот сейчас как ты будешь спасаться? Когда с работы ушёл? Может, к Богу и придёшь. Может, любовь найдёшь. Гляди, режиссёр твой тебя скоро с жизнью лбом-то столкнёт. Надышаться не успеешь. Оно же подкрадывается незаметно, а потом бац! – Он сжал кулак. – И опомниться не успеешь. Вот как с Лидией мы нашлись. Сорок лет не помнили друг друга – а тут бац! Как обухом огрело.

– А как же вы сошлись? – пристыженно спросил Егор Дмитриевич. «Наверняка мать рассказывала», – подумал он.

– Как-как? На вечере встреч. Сказали мне, что Лидия уж три года вдовой ходит, бедная. Одноклассница наша, Надежда, под руку её и привела в школу. Сводницей как бы. И я же пришёл. Тоже вдовец уж лет семь к тому времени. Чего бы вместе не жить, правильно? Оно и легче, и веселей. Но, скажу тебе, мамка твоя – кокетка. Бегать пришлось!

– Ну, – улыбался Гомозин, – вы мужчина видный.

– А мы с ней ещё в школе дружили. И в лагере вожатыми вместе были. А потом как-то жизнь развела.

– И снова свела.

– А всё твой режиссёр. Лбами столкнул. – Николай Иванович хлопнул в ладоши.

– А вы всю жизнь в Симу?

– Ох, я много, брат, посмотрел. Мы в Брянске жили с моей Ниной. А как померла, меня на родину и потянуло. Единственное, я её с собой потом привёз.

– Перезахоронили?

– Эпопея страшная. Ну ничего, это детали. А лучше в родной земле лежать, верно?

– Не знаю. Какая уж там разница?

– Покойнику никакой, это верно. А родным лучше, чтоб под бочком.

– Всех, я смотрю, стариков на старости лет на родину тянет. И я, наверное, потом вернусь.

– Э, нет, брат. Родина там, где родился. Мать помрёт, и ничем тебя сюда потом не заманишь.

– А как же распродать имущество? – улыбнулся Гомозин. – Отличный капитал!

– Смотри, только особо в это не вкладывайся, а то загубишь старую, – смутившись, хмуро проговорил Николай Иванович, видимо, не понявший юмора.

– Наше? – спросил его Гомозин, указывая взглядом на кладбищенские ворота.

– А у нас одно – больше не нужно.

Ржавая дверца тихонько скрипнула, и Егор Дмитриевич с Николаем Ивановичем медленно прошли на территорию. Смотритель лениво высунулся из окна своей каморки и, проводив их взглядом, лёг обратно на промятую койку.