– Вы не устали, Николай Иванович? Присядем, может? – тронул его за плечо Гомозин.

– Нет-нет, дошли уж почти. За оградкой посижу.

– Так-так, ну и что Татьяна Марковна ваша?

– Молодец она. Умная женщина. Не знаешь, например, как реплику прочитать, – она не станет тебя за собой просить повторить, а объяснит, что у моего героя на душе, как это говорится, что за обстоятельства. И простыми словами всё объясняет, так что всё понятно становится. А главное – это же всё наоборот работает. Посмотрел на кого-то – и понял, что у него на душе, что у него за обстоятельства.

– А вот что у меня на душе? – улыбнувшись, спросил Гомозин и выжидающе, пристально посмотрел на старика.

– Ну, – задумался Николай Иванович. – Тебя сразу не поймёшь, если по-серьёзному говорить. Ты, думаю, маску носишь. Только не обижайся, – предупредил он.

– Я же сам спросил.

– В общем, – вздохнул старик, – ты, я думаю, намного умнее, глубже, чем пытаешься казаться. Егор, ты не обижайся, – уже проклинал себя Николай Иванович. – Да что вы, в самом деле, заладили? – засмеялся Егор Дмитриевич. – С чего мне обижаться? Ох, ох! – Вдруг, быстро хрипло задышав, Гомозин схватился за сердце. Николай Иванович, испугавшись, тут же нагнулся и, прижав ладонь к плечу Егора, стал вглядываться в его лицо.

– Ну вот об этой маске я и говорю, – заулыбался он в ответ на улыбку Гомозина.

– Все люди, наверное, маски носят.

– Ну это понятно, да и нормально это. Но иногда вредно бывает. Сослуживец у меня был. Всё шутил. И непонятно было, когда он правду говорит, а когда шутит. Ну и перестали ему верить, а когда на помощь звал – никто и не пришёл. Так дошутился, что только по зубам опознали.

– Всякое случается, – закивал Гомозин. – Ничего, что мы без цветов-то на могилки? – спросил вдруг он.

– А кто тебя осудит? – улыбнулся старик. – Я вообще этого не люблю. Лежат там, вянут. Нет бы на огороде росли и росли. Средневековье какое-то, в самом деле. С бубном разве что не танцуют.

– Вы в Бога верите?

– В Христа я не верю, а в Бога – верю, наверное.

– Значит, не столько верите, сколько надеетесь на него, да? – улыбнулся Егор Дмитриевич.

– Да, так, наверное. Я о Боге думать не люблю – мне люди больше по душе.

– А кому же вы тогда руку за столом жали?

– Так людям и жал. Стал бы я Богу руку жать?

– Мать бы не одобрила, верно, – захохотал Егор Дмитриевич.

– Отцу руку жал, брату. Это жест, Егорка, а никакой не спиритизм – не подумай. Если выпиваю – третьим тостом обязательно покойников вспомню.

– А жест для кого?

– Ну для них же. Авось видят. Я, как ты сказал, хоть не верю, но надеюсь. Мне же не сложно, правда? Татьяна Марковна меня этому, кстати, и научила.

– А вы всем сразу руки жмёте одновременно? Или по очереди? – лукаво улыбнулся Гомозин.

– Ах ты какой! Колючий, – будто оскорбился Николай Иванович. – Как там мать говорит? «Фу, брехло!»

– Майор Гомозин, – приложил руку к виску Егор Дмитриевич. – Найдена нестыковка. Будьте добры, предъявите документы. Это не танец с бубном разве? – переменил он тон.

– Ну вот видишь, что значит Человек? – Старик как бы в бессилии развёл руками. – Говорит одно, делает другое. Что я могу поделать? Так уж жизнь устроена. Иной раз припрёт – набожней монашки станешь. У тебя не так разве?

– Я, вообще-то, перестал верить. Не знаю, – думал Гомозин. – Мне больше нравятся случайности и закономерности. Жизнь – она как роман, как текст. Иной раз, действительно, поверишь в режиссёра. Ну, может, это Бог и есть, но когда про Бога говорят, наверное, имеют в виду, что он всё ради блага делает, а режиссёр, про которого говорю я, из любопытства людей лбами сталкивает и смотрит, что из этого получается. В общем, думаю, если Бог есть, то он нас не любит; мы просто ему интересны, как животные в зоопарке. Кину, думает, одной собаке кость и посмотрю, что будут делать с той другие.