– Какая-то ты, мама, ворчливая стала. Стареешь, видно, – сказал, помолчав, Егор Дмитриевич.

– Это тебе кажется, – слегка оскорбилась Лидия Тимофеевна и, пытаясь не подавать виду, не знала, куда деть руки. – Возьмёшь секатор, – переменила она тему, – дедов пострижёшь. Травку не трожь, а сорняки всякие пообрезай, будь добр.

– Сильно заросло, что ли?

– За месяц уж наверное.

Из ванной вышел, вытирая полотенцем лицо, Николай Иванович и, пройдя по коридору, встал в проёме:

– Поел, Егорка?

– Дай человеку чаю попить, – ответила за него Лидия Тимофеевна.

– Пойду одеваться пока, – сказал старик и ушёл.

Гомозин в несколько глотков осушил кружку.

– Куда так хлещешь? Сожжёшь кишки все! – побранила его мать.

– Спасибо, очень вкусно. – Вставая, он поцеловал её в макушку и понёс тарелку с кружкой к раковине.

– Да иди одевайся, я помою.

И Егор Дмитриевич пошёл в гостиную собираться. Пока никто не видит, он убрал в карман брюк пачку сигарет и мысленно усмехнулся этому.

Медленно спускаясь по ступеням подъезда, чтобы не заставлять старика гнаться за собой, Гомозин испытывал чувство неловкости от нависшего молчания. Николаю Ивановичу, видно, было трудно спускаться, но он старался не подавать виду и лишь тихонько кряхтел.

Выйдя из дому, они, оглянувшись, вздохнули полной грудью. У обоих от яркого света заболели глаза.

– Егор! – крикнула Лидия Тимофеевна с балкона. – Секатор-то забыл!

– Ох ты, чёрт! – выругался он и подошёл к дому. – Кидай!

– Осторожно!

Лидия Тимофеевна отпустила секатор в полиэтиленовом пакете, и Гомозин его поймал.

Николай Иванович и Егор медленно пошли в сторону кладбища по пустым, влажным, душным улицам. Разогревшееся солнце знойно обжигало, когда выглядывало из-за больших белых облаков, а когда уходило в тень, становилось прохладно, и дул ещё весенний ветер.

Николай Иванович, оглянувшись, достал из кармана пачку сигарет и, как нашкодивший ребёнок, взглянул на Гомозина.

– Егор, ты уж матери не говори – она этого не любит, – попросил он и вставил сигарету в рот.

– Вы тогда тоже – про меня, – улыбнулся Егор Дмитриевич и достал свою пачку.

– Это надо же! – захохотал старик. – Взрослые мужики, как школьники, шифруются!

– Нервы нужно беречь.

– Это точно: скандал такой закатит, что легче бросить, – закурил Николай Иванович. – Огонь есть? – спросил он Гомозина.

– Есть-есть, – ответил Егор Дмитриевич и тоже закурил.

– Хорошо, – протянул Николай Иванович.

– Теперь-то можно и поесть? – спросил Гомозин.

– Э, нет, брат, мне до обеда не захочется.

– Давно это у вас так?

– А чёрт его знает. С год, наверное.

– Может, врачу показаться? – спросил Егор Дмитриевич.

– Надо оно – шум поднимать? Всё остальное же хорошо. Старею, видно.

– Скорее всего, – закачал головой Гомозин, и повисло молчание.

– Егор, – осторожно заговорил Николай Иванович, – сразу тебе скажу: мать просила выведать, почему ты с работы ушёл…

– Вот неугомонная! – усмехнувшись, перебил он старика.

– Ты если не хочешь, не говори – я тебя честно в известность ставлю. – Было видно, что Николаю Ивановичу крайне неприятна эта скользкая роль разведчика.

– Да рассказывать-то нечего, Николай Иванович, – успокаивающим тоном заговорил Гомозин. – Такой же я упрямый, как мать, такой же упёртый. Только она упёртая в основном из любопытства, а я из-за какой-то глупой принципиальности – вот и всё. Я просил не говорить про жену, про Лену, и уж тем более не шутить, а он пошутил. Я собрал вещи и ушёл.

– Начальник? – нахмурившись, уточнил Николай Иванович.

– Если бы просто начальник, но он же мне друг.

– Андреем его?

– Ну.

– Кто он такой вообще? Айда здесь обойдём, – быстро вставил предложение Николай Иванович, пока Егор не заговорил. И Гомозин, перепрыгнув лужу, стал рассказывать: