– Такого мне не надо. Пожалуй, поем в другом месте, – улыбался Гомозин.

– Ну так что? И того, и другого? – постучала его по ноге мать.

– Не сложно?

– Нет.

– Тогда давай и того, и другого.

– Можешь тогда подходить через двадцать минут. Пока горячие.

Жуя облитые сгущёнкой сырники, Гомозин заворачивал в горячие блины айвовое варенье со сметаной и мысленно усмехался своим вчерашним мыслям об отъезде. Лидия Тимофеевна, пока заваривался чай, мыла посуду, всякий раз закрывая кран, когда тёрла губкой тарелки.

– Чего ты? Дорогая, что ли, вода стала? – прочавкал Егор Дмитриевич.

– Не говори с набитым ртом. Дурость какая! – гадливо проворчала мать. – Экономить нужно. Для будущих поколений.

– Рассказать тебе про круговорот воды в природе? – спросил Гомозин.

– Кому сказала? Прожуй – потом говори!

– Да такая вкуснотища! Пока не кончится, не перестану, – раскраснелся Егор Дмитриевич и продолжил набивать рот едой.

– Ну помолчи тогда, – всё дёргала кран Лидия Тимофеевна. – Уж как-нибудь пять минут без твоей болтовни продержусь.

– Вода же всё равно потом испарится, потом – в облака, потом – в дождь, и обратно в кран.

– Ну, сорванец! – закончила мыть посуду старушка. – Что ты во всё лезешь? Ну нравится мне так мыть! Встал бы сам да и помыл, раз такой умный.

– Ох, маманя, я бы тебе счётчик намотал, – хохотал с набитым ртом Гомозин.

– Фу, брехло! Какая я тебе маманя? Лучше бы не балаболил, а что-нибудь важное рассказал.

– А что тут неважного? – прищурился Егор Дмитриевич. – Ты так взрыв устроишь. Колонка тоже надорваться может. Так в новостях и скажут: «Старушка-джигит устроила теракт в многоквартирном доме».

– Фу, брехло! Чего там с Андрюшей приключилось? Чего уволился? – чуть ли не накинулась на сына с вопросом Лидия Тимофеевна.

– Да ничего, мам, – посерьёзнел Гомозин. – Не сошлись характерами.

– Пятнадцать лет сходились, а теперь перестали? – наливая заварку по кружкам, расспрашивала мать.

– У него, знаешь, – прожевав, основательно заговорил Егор Дмитриевич, – большой палец укоротился. Тесачком тяпнул случайно.

– Ох ты, как же он так? – поставила кружки на стол Лидия Тимофеевна и села напротив сына.

– Да пьяный, видно, мясо резал. Ну и что, палец-то он отрубил, и за пару недель всё кожей заросло. А вот недавно у него ноготь там стал расти. Как кость. Крюком таким, знаешь. – Лидия Тимофеевна не то скептически, не то брезгливо морщилась. – И отрос у него такой крюк-коготь. Острющий страшно. Ну и давай он меня этим крюком цеплять. Цеплял-цеплял – мне надоело, и я ушёл.

– Брехло, Егорка! – отмахнулась от него Лидия Тимофеевна.

– Палец даю на отсечение, так и было, – вытянул перед матерью руку Гомозин.

– Вот возьму как-нибудь да отсеку, – ударила его по руке полотенцем старушка.

– Чего дерёмся? – показался в дверном проёме заспанный Николай Иванович. – Приятного аппетита.

– Спасибо, – отозвался Егор.

– Не говори с набитым ртом, кому говорю! – зло прошипела Лидия Тимофеевна.

– Десять минут, Егорка, и выходим, – сказал Николай Иванович и пошёл умываться.

– А есть? – спросил мать Гомозин, когда дверь за стариком захлопнулась.

– Он не завтракает. Чаю выпьет – и пойдёт.

– Чего это?

– Не может он с утра: тошнит.

– Это он тебе лапшу вешает. Наверное, кто-то другой подкармливает, – сказал Егор Дмитриевич. – Ты последи за ним: может, волосы чьи-нибудь принесёт на себе.

– Фу, брехло! Язык как помело. Как тебя люди терпят?

– Ты же как-то держишься, – хлюпал чаем Гомозин.

– Это потому, что я знаю, что ты брехло.

– Это тебе только кажется. Я твоего Николай Иваныча выведу на чистую воду.

– Доложишь, – заулыбалась, смягчившись, Лидия Тимофеевна.